Глубокое духовное родство связывало Батюшку с блаженной старицей Любушкой Сусанинской[23].
В четыре года она осталась сиротой. Еще в юности взяла на себя подвиг странничества. Прожила как птица: без документов, без постоянного пристанища. Ночевала где придется, часто под открытым небом в лесу. Всю войну Любушка молилась за Россию. И только в старости Блаженная обрела относительный покой и приют в доме Людмилы Ивановны Мироновой, проживавшей на станции Сусанино, что по дороге в Вырицу.
У Любушки я бывала неоднократно. В один из приездов, в начале 1980-х, Любушка спросила меня:
— А у вас в Перми (с ударением именно на первый слог, как это звучит в славянских текстах) есть храм, посвященный Божией Матери?
Я сказала, что до революции были, но теперь в городе осталось всего две церкви: Троицкая и Всехсвятская.
— Вы просите, и вам отдадут, — посоветовала Блаженная.
Тогда совет показался наивным, но уже в конце 1980-х — всего через шесть-семь лет после нашей с Любушкой беседы — по ходатайству протоиерея Иоанна Сексяева и Валентины Алексеевны Сидоровой[24] верующим были переданы руины церкви в честь Успения Пресвятой Богородицы. Православные люди и развалинам были рады. Потом в городе появились и другие храмы, посвященные Божией Матери, в том числе и наш Успенский монастырь.
Любушка
После защиты диссертации встал вопрос о моем будущем: оставаться на работе или поступить в монастырь — либо в Ригу, либо в Пюхтицы.
Для решения этого вопроса мой духовный отец отправил меня в Сусанино — к Любушке. Когда я спросила ее, какой мне выбрать путь, она коротко ответила:
— Работать хорошо.
Я дословно передала ее слова Батюшке, и он благословил меня остаться на работе. Уволилась я уже после открытия Пермского Успенского монастыря, перед своим мантийным постригом, который состоялся в 1993 году в Хотькове, у мощей родителей преподобного Сергия схимонахов Кирилла и Марии. Тогда их только-только канонизировали. Возможно даже, что меня первую постригли в честь преподобной Марии Радонежской. Благодарю Бога за милость, что постриг совершал наш Батюшка отец Наум.
У кого в прямом смысле «высшая математика», так это у Бога. Как мой иноческий постриг пришелся под праздник Игумении «Троеручицы», так и монашеский стал символичной перекличкой, совпав с днем венчания моих родителей. А ведь даты для постригов специально не выбирали.
Одна моя знакомая заметила: «Вот отец Кирилл такой ласковый, а наш Батюшка такой строгий». Когда мы в тот же день пришли к Батюшке, он сказал ей:
— А вы от меня ласки не ждите.
Спустя годы наш духовный отец говорил:
— Да, я был строг, потому что не хотел, чтобы вы ко мне привязывались.
Батюшка говорил, что между собой и Богом нельзя ставить даже чьей-то тени. И напоминал слова Евангелия, которые читаются при постриге: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10, 37).
Как-то Батюшка беседовал с нами в маленьком домике, где разбирали монастырскую почту. Вошел архимандрит Кирилл, и я услышала беседу двух великих старцев. Они очень доброжелательно и с глубоким пониманием и почтением, а немного даже и с юмором разговаривали друг с другом.
Иногда как-то противопоставляли этих двух старцев — архимандритов Кирилла и Наума. Быть может, были у них в чем-то разные подходы к людям, но ведь и звезда от звезды разнствует во славе (1 Кор. 15, 41).
Протоиерей Сергий Ткаченко[25], например, так об этом говорит: «Отец Кирилл — пастырь любви. Скажешь ему, что, учась в институте, очень трудно утренние-вечерние молитвы полностью прочитывать, и так надо рано вставать, ночью какие-то работы постоянно пишешь… “Ну, сократи себе правило”, — говорил отец Кирилл. А к отцу Науму с тем же подойдешь, он сразу: “Так выучи наизусть”. Отец Наум был очень требовательный».
Отца Кирилла сравнивали с терапевтом, а отца Наума — с хирургом, так он мог иногда твердо отсекать страсти и резко менять судьбу человека. В чем-то такое сравнение, может быть, и имело под собой основание.