Установить с графом, — до кончины его в 1951 году, — что и я далеко не чужой не состоявшейся благодетельнице его «из 1916 года», — да и ему тоже уже не посторонний, — времени у нас с ним не случилось. Только позднее стал я бывать (мытарясь не далеко, и тоже на «вечном» поселении) в доме у близких его на прииске Южно—Енисейском (Енисейский кряж Нижнего Приангарья). Бывать не часто. Хотя пути от ближнего моего, Ишимбинского, зимовья до него — тропами горной тайги и болотами — всего–то километров полтораста. Что для Сибири — не расстояние. Но в наступили весенние а потом и августовские разливы, в те годы для меня не проходимые ещё! Однако, однако успели с его роднёю (а главное с Ниной!) выяснить поразившее нас всех обстоятельство: Осенью 1913 года неизвестный мне до того семейный их патриарх Николай Николаевич Адлерберг был тогда (38 лет назад) отправителем в Сербию, в адрес мамы из Мюнхена, памятной теперь уже и в моей семье исторической фельдъегерской депеши: «Ея превосходительству доктору Стаси Фанни Вильнёв ван Менк. В Белград. Правление Российскими Лазаретами». Извещавшей, что она «Высочайше и незамедлительно приглашается в Баден—Баден». Где «изустно и строго конфиденциально» ей сообщено было: «По Высочайшему повелению она, крестовая сестра, Стаси Фанни, отныне и по завершении командирования, состоит в свите при паломнице во Святую землю крестовой же сестре Манефе, послушнице Марфо Мариинской обители».
За полтора года работы на обеих Балканских войнах «доктор Фанни» вымоталась совершенно. Выглядывала «краше в гроб кладут». И надеялась очень, с женихом её и с сестрой Катериною, отдохнуть у друга их Карла Густава Маннергейма в его Финляндии. Куда они и должны были съехаться — первый из Льежа, другая из Москвы, третий из Варшавы. И — на тебе! «Повеление!». Не оставалось ничего, как «согласиться». Однако, «выторговав» у «крестовой сестры» разрешения участвовать в их поездке и жениху её тоже…О их путешествии по Палестине я знал не много: времени на нашей с нею внезапной встрече в декабре 1953 года, после четьвертьвековой разлуки, на такие воспоминания у нас с нею не оказалось. Литературы, — просто сообщений о поездке, даже в Журнале Иерусалимской Епархии, — нет (Как же — секретно же!). Кроме — вспоминала мама — упоминаний в одной из желтых Яффских газеток. И вообще, — сообщений, — как я понял потом, вовсе «не могло быть». Почему? Да из–за того, что слишком скандальным, грязным даже, оказался неудавшийся политический фарс, в который балканские (да и не балканские тоже!) провокаторы будущей европейской войны не постеснялись, было, втянуть августейшую благодетельницу «Доктора Фанни». Мужественно устраняясь от скверны, Великая княгиня тайно, «Марфою» же, из Палестины тогда только что ни бежала.
То — тема особая… Ещё раз напоминающая, какими неисповедимо таинственными путями идут человеческие судьбы, да и судьбы народов тоже!
***
В конце декабря 1917 года Николай Николаевич с близкими — Владимиром и Дмитрием Васильевичами Адлербергами, Нольте Николаем Оттовичем и Иваном Павловичем Гордых — пришли в храм
Богоявления что в московском Елохове. Там заказал он поминальный молебен по убиенным родичам, павшим на полях Мировой войны. Итог подвёл. Военно–полевой, покамест. Главный — впереди ещё.
Переданный клиру и внесенный в постенный синодик — скорбный список покойных для поминовения — содержал одних только Адлербергов тридцать четыре имени… Выбита семья была густо. Землю своей России удобрила славно….
Удивительно, но Провидение и в бурю Февральской революции, да и в шквальные дни большевистского переворота, было к Николаю Николаевичу благосклонно. К нему, и к самым близким его и дорогим…В знакомом доме Министерства Императорского двора по Фонтанке нашел он любимую племянницу — двадцати семи летнюю красавицу Марфиньку и девятилетнюю дочь её Мелитту. И сразу же — в доме, 4 по Английской набережной — не родную бабушку Мили Наталью Николаевну Бирулёву.
Нашел счастливым случаем! Все трое привезли на консилиум к столичным светилам тяжело раненого в 1915 в Галиции отца Мелитты — Мартына Владимировича Адлерберга. Внука старшего брата отца Николая Николаевича, Николая Владимировича (Адлерберга 3–го) — Александра Владимировича (Адлерберга –2–го), армейского полевого хирурга. Трудно — и без надежды на успех — лечили–пользовали они его «на водах». А если правду сказать, Наталья Николаевна лелеяла последние дни жизни любимого воспитанника своего на божественной тогда ещё природе северных предгорий Кавказа — в уютнейшем санатории доктора Зернова в «Английском саду» Ессентуков. И Марфа Николаевна с Милею были ей в том бесценными помощницами… Об этом через 60 лет — в мае 1976–го — рассказал мне, после стариковских брюзжаний по безвозвратно минувшему, прикованный к постели художник Николай Николаевич Крашенинников. «Уточнив», что «…в 1917–18 гг. встречался у Зернова с Мартыном Владимировичем и кузеном его — не помню каким… — барами с огромными адлерберговскими глазами…». И вспомнил, что в фотоальбоме отца его, писателя Николая Алексеевича Крашенинникова, есть снимок — там же в Английском саду сделанный: сам Николай Алексеевич, певица Плевицкая Надежда Васильевна, Станиславский и Адлерберги оба. Я потом узнал, что копия фото, — чрезвычайно редкая, с изображениями членов полуавгустейшей некогда семьи, — хранится и в ЦГАЛИ, в коллекции художника Аркадия Александровича Рылова («Память о невозвратном»?). И ещё в Доме—Музее Станиславского по Леонтьевскому переулку, 6, у Никитских ворот, в Москве…
