Море плавилось. Оно было золотисто-красным, и смотреть на него после сна больно. Это был закатный, но вовсе не умирающий, а живой, струящийся свет. Море гнало его, и он бежал к берегу на гребнях волн. А впереди них катились тени, вечные спутницы света. Они жили лишь для того, чтобы подчеркнуть его силу и волшебство и тем самым убивали себя, свою самородность.
«И вот так миллионы и миллионы лет, — подумал Егор Канунников, чувствуя, как тело его наполнялось какой-то незнакомой внутренней дрожью. — Да, миллионы лет. И когда человека на земле не было, и когда он стал на ней хозяином. И будет так, когда земля опустеет и никого не будет на ней. И волны вот так же погонят вечерний свет к берегу».
После шторма накат был все еще сильный, но уже не доходил до линии водорослей, выброшенных на берег. Водоросли, подсохнув, побелели. Их йодисто-соленый запах остро чувствовался во влажном вечернем воздухе, и только воспоминанием оставался в памяти недавний запах разогретых солнцем трав и земляники на опушке леса. Шелест волн отдавался в лесу, и казалось, что кто-то сильной рукой гладил колючие ели и деревья отзывались глухими вздохами.
«Волны к берегу, а человек к дому, естественно, — подумал Егор, вставая. — К черту, все к черту».
Умиротворенность его прошла, море, начавшее сереть и гаснуть от берега, уже не вызывало острого чувства необычности и новизны, и мир вновь вставал перед ним в своей будничной неяркости, нервности и неприютности.
И в то время, когда Егор повернулся, чтобы уйти в вечернюю тень леса, что-то вдруг привлекло его на посеревшей кромке воды у берега, где волны бились о прибрежные камни. Что-то — ему показалось, рука что ли взлетела над волной, на воде закачалась черная точка, будто вдруг полегчала и всплыла оторванная штормом верхушка остроконечного камня. Егор прирос к земле, хотел шагнуть к морю — не смог, хотел позвать кого-то — только сглотнул комок волнения. Не мог же он подумать, что это какое-то морское чудище, русалка, водяной или сам Нептун, и все же на какой-то миг он испытал страх. Он знал, что, когда тебе ничто не угрожает, а тебе все-таки страшно — это худший вид страха. Это страх неведения, страх суеверия, который тебе чужд, но ты ему все-таки поддался.
Из воды трудно поднялся человек. Это была женщина, в чем нельзя было ошибиться. Темные волосы ее, хотя она и находилась в тени берега, мокрыми сосульками прилипшие к шее, плечам, вдруг медно вспыхнули, прихваченные еще струящимся в воздухе светом, как бы раскалились до желтого свечения, а на лице жутко затемнели провалы глаз, точно глазницы в черепе. Женщина, редко ступая, устало пошатываясь и запинаясь о воду, шла к берегу.
Егор выступил из-за валуна. Женщина на миг замерла, но, закрыв грудь руками, прошла мимо. Егор услышал одышистое и неприветливое:
— Не видели голой женщины?..
Только сейчас, когда она скрылась в кустарнике, Егор вспомнил, что на талии ее болтались жалкие остатки зеленого купальника, грудь, спина были открыты.
Его уличили, как мальчишку, который, гонимый первым юношеским любопытством, прячется в кустах и подсматривает за купающимися девчонками. Стыдно, стыдно… И все это из-за вечной его готовности исправлять чужие ошибки, бросаться спасать, когда в твоей помощи не нуждаются, тушить пожар, когда люди сами подожгли дом, и всегда попадать в глупейшее положение, а потом делаться невыносимым самому себе и смешным в глазах людей.
Он тихо поплелся от моря. Обошел кусты, ища тропинку.
Женщина лежала на траве, как-то странно подобрав ноги. Она дрожала. Егор подошел, она не остановила его. Спросила слабым усталым голосом:
— Не здешний? Здешних я знаю. Всех…
— Не здешний. Где ваша одежда?
— У Илусов…
— Свело ноги?
— Да.
Егор склонился:
— Дайте помассирую.
Она кивнула.
Егор упал на колени, стал бить ладонями по ее холодным голеням и бедрам. Ноги ее слабо двинулись.
— Ладно, — сказала она. — Дайте гвоздь или иголку. Есть что-нибудь?
Егор порылся в карманах, пожал плечами.
— Сходить за одеждой? — спросил он.
— Да…
Он побежал в гору и, чтобы запомнить место, оглянулся. Он всегда так делал по привычке армейского разведчика. Сообразив, спросил:
