Сердце у Нанока громко билось, и он боялся, что Зина слышит его. Девушка долго не отвечала. Потом тихо сказала:
— Конечно, можете писать. Мой адрес: Анадырь, ансамбль «Эргырон».
Виктор храпел вовсю. Он лег у самого края полога, так что Зине и Наноку пришлось ложиться совсем рядом. Наноку приснился музей и три важенки, бродившие по большому залу. Оленухи нюхали лицо актрисы Самари и фыркали, поводя большими печальными глазами.
Вертолет пришел к концу дня, и через час Нанок сошел в бухте Лаврентия со своим походным рюкзаком и древним кожаным ведром эпохи позднего неолита.
5
Отправив ценной посылкой кожаное ведро в адрес Анадырского окружного краеведческого музея, Нанок спустился на берег моря и сразу же наткнулся на вельбот, отчаливающий в Нунямо. Нанока узнали, сообщили, что дома у него все в порядке — мать и отец здоровы.
Нунямцы приезжали в райцентр за покупками. На вельботе стояли три электрические стиральные машины, лежали свертки, сумки. В самом Нунямо был неплохой магазин, но съездить в райцентр и купить тот же товар, что продавали в селении, было большим удовольствием.
Нанок бросил рюкзак в вельбот и побежал в магазин взять что-нибудь родным. Купил две бутылки шампанского, конфеты, печенье, жирную халву, которую почему-то здесь никто не покупал.
Затарахтел мотор, и районный центр поплыл назад, остались на низком берегу тесно прижавшиеся друг к другу разнокалиберные дома, среди которых совсем потерялись семь домов Первой Чукотской культбазы.
Открытое море встретило большой волной, и пришлось нарастить борта кожаной надставкой, защитившей от соленых брызг эмалированные бока новеньких стиральных машин.
Земляки расспрашивали Нанока о его работе, а те, кто бывал в Анадырском музее, хвалили новое здание, куда музей недавно переехал.
На носу сидел первый гарпунер и зорко оглядывал горизонт. Иногда он делал судорожное движение, хватая винтовку, но дважды вынырнувший на пути вельбота лахтак был чутким и пугливым. Низко над водой проносились птичьи стаи. Пернатой живности над Беринговым морем, похоже, нисколько не уменьшилось со времени детства Нанока.
Свежесть морского ветра, волна, бьющая о борт вельбота, далекий горизонт, начинающий туманиться, выпуклость окружающего пространства навевали новое настроение, настроение отрешенности.
Мысли Нанока порой возвращались в тундру, в стойбище Клея, и в памяти начинали звучать голоса спорящих, возникали их фигуры, бредущие в темноте к оленьему стаду, и, как воплощенная совесть, три оленухи, скорбными глазами ищущие своих детенышей.
Зина… Чем она похожа на актрису Самари? Глазами? Как она красиво несла таз, наполненный свежей кровью, как ловко разделывала оленьи туши, ставила котел над горящим костром и сидела в чоттагине так, как издревле сидели чукотские женщины, — подогнув под себя ноги или опустившись на корточки так, что колени оказывались выше плеч. Теплое чувство охватило Нанока, он сжался, словно боясь, что студеный морской ветер выдует из него это тепло.
Нунямо показался еще издали россыпью деревянных домиков на мысу.
Рулевой решил войти в узкую речку, чтобы не причаливать на высоком прибое. Заглушили мотор и на малом ходу медленно приблизились к пенящемуся устью.
Рулевой ждал хорошую высокую волну, чтобы на ней проскочить мелководье. Одна, другая волна… Все они не нравились ему. На берегу уже стояли люди, можно было разглядеть их лица, только за шумом морского прибоя не было слышно голосов.
Вдруг Нанок увидел мать. Она стояла близко к воде, видно, узнала его, но боялась поверить, потому что Нанок не давал телеграммы, да и вообще не собирался заезжать к своим… Атук была в цветастой камлейке с остроконечным капюшоном. Она широко размахивала руками, раскрывала рот. Набежавшая волна окатила ее расшитые торбаса, скрыв под белой пеной круговой орнамент.
Нанок встал на ноги и помахал рукой.
Мать узнала его и отошла от прибойной черты.
Рулевой приметил нужную волну. Взревел мотор, и вельбот на полном ходу, стараясь не выпустить из-вод себя тугую высокую спину воды, въехал в спокойную речку с низкими топкими берегами.
