А еще Рим мне показался по сравнению с Москвой тихим, уютным провинциальным городом. Мудрый старец, вспоминающий свое бурное прошлое. Тихий, терапийный. Нечто среднее между курортом и домом для престарелых. А Москва — это такая женщина средних лет, которая развелась, вышла замуж за молоденького и приобрела второе дыхание. В сорок пять… Но это все, конечно же, глупости…
В пятницу вечером я сидела в номере и листала русско-итальянский разговорник. Звонок. «Т. Т.» все так же, с уютной расстановкой:
— Здравствуй, Дуся.
— Привет, Тимур. Как дела? Как Вадик?
— Нормально, спасибо. Извини, что не перезвонил перед твоим отъездом. Забегался. А наспех не хотелось. У тебя там римские каникулы?
— Ага. Все здорово.
— Надеюсь. Ну, в двух словах, что скажешь о нашей героине?..
— Ты знаешь, Тимур, тяжелое впечатление.
— Еще бы. Я ведь ее неплохо знаю, Дуся.
— Вот как?..
— Очень давно у нас был… было то, что называют романом.
Мы помолчали. Каждый о своем. У меня вкрадчиво, как-то с ехидством заныла левая ключица. За пару секунд я успела немного запыхаться. Неужто это — ревность?
— Это было очень давно, Дуся. Десять лет назад.
Он сделал паузу. Он, наверное, услышал мою одышку.
— Честно говоря, вспомнить страшно… и противно.
— Почему, Тимур?
— Ты знаешь, что такое обесовление?
— Догадываюсь. У нас в деревне была одна такая. Катается по полу и… лает, как собака. Ее даже звали все — Лайка. Она потом повесилась.
— Вот и здесь то же самое… Только она не лаяла, а выла. Или молча рвала книги. Часа три повоет или полку книг изорвет, потом встанет и идет педикюр делать — как ни в чем не бывало.
Он вздохнул.
— Тимур…
— Что?
— По-моему, она ищет смерти, эта… твоя Илона.
— Все правильно. А что ей еще искать? Только она не моя. Скорее, теперь твоя. Я думаю, что ты все сделаешь правильно, Дуся. Главное — делай все честно. Как считаешь нужным. Ты меня понимаешь?
— Да.
— Вот и отлично. Я буду тебе звонить.
— Звони почаще.
Он улыбнулся там, я знаю:
— И ты звони.
Мы не отключались еще несколько секунд.
— Ну, пока.
— Пока.
Еще пару дней мы с Марко поездили по Италии, преимущественно по Тоскане. Местная поздняя осень, она же — ранняя зима, была, как сейчас говорят, аномально теплой. Часто шел мелкий дождь. Иногда на небе проступала бледно-перламутровая клякса солнца, и тогда море внезапно белело, а глина становилась мокро-кровавой. Потом как-то особо лениво-вальяжно, по-итальянски, на солнце наплывала туча, и море становилось сначала зеленым, потом синим и наконец серо-черным, с грифельным отливом. И глина блекла, набухала коричневым и сизым.
В Италии я стала вглядываться в цвета и пытаться их назвать. Вот скала. Какого она цвета? Я прищуривалась и видела, что скала абсолютна каряя. Не коричневая, а абсолютно каряя. Рядом с ней вишневая лодка.
Дул то прохладный ветер с моря, то теплый с земли. Иногда они причудливо смешивались. Как-то слоисто. Голове голодно, рукам тепло, ногам холодно. И даже эти ветры казались разноцветными. Теплый — васильковым, холодный — малиновым.
На утро третьего дня, часов в десять, мы с Марко приехали в городок F. Я поселилась в маленьком отельчике, Марко — на соседней улице в апартаментах.
В двухэтажном отельчике, который так и назывался «Пикколо» («Маленький»), было всего шесть номеров. В одном из них, в номере 5, поселилась я. На втором этаже. На первом, в номере 1, жил какой-то вечно похмельный англичанин, скорее, наверное, шотландец или ирландец лет шестидесяти с ало-фиолетовым, как у удавленника, лицом и остатками рыжих, ставших табачно-желтыми взъерошенных волос над ушами. Он ничего никому не говорил, кроме хриплого (опять же, как у удавленника) «гудмонинга».
Больше из постояльцев в отеле никого не было.
Консьержка, очень пожилая вьетнамка, похожая на игрушечного динозавра, всегда улыбалась, как-то преимущественно сморщенным носом, и, наотмашь выдавая мне ключ, каждый раз торжественно говорила: «Пре-е-его». С помпезно-юбилейным подвывом. Так обычно объявляют на ринге чемпиона по боксу.
Убиралась у меня в комнате белоруска Олеся, некрасивая женщина лет сорока с огромными мужскими руками. Тихая, забитая. Один раз, на второй вечер, мы разговорились, и она полчаса жадно рассказывала о себе.
