Поля крови. Религия и история насилия - страница 130

. Гизы были католиками, а южные Бурбоны – гугенотами; Монморанси разделились, причем поколение постарше склонялось к католичеству, а поколение помоложе – к гугенотам. Эти аристократы защищали свои традиционные права в противовес попыткам короля создать централизованное государство с un roi, une foi, une loi («одна вера, один закон, один король»). Социально-политический аспект конфликта был столь очевиден, что до 1970-х гг. большинство ученых полагали, что короли и знать лишь прикрывали верой сугубо мирские амбиции{1154}. Однако в своей авторитетной статье Натали Земон Дэвис показала, как, опираясь на Библию, богослужение и народные традиции, католики и протестанты в ряде народных обрядов дегуманизировали друг друга; по ее мнению, эти французские гражданские войны носили «глубоко религиозный» характер{1155}. С тех пор ученые снова стали подчеркивать роль религии, хотя и отмечая, что на тот момент «политика» и «религия» еще не разделялись{1156}.

25 октября 1534 г. кальвинисты развесили язвительные сатирические плакаты с нападками на католическую мессу в публичных местах Парижа, Блуа, Орлеана и Тура. Один из них оказался даже на двери спальни Франциска I. Идя на утреннюю мессу, католики вынуждены были лицезреть надпись заглавными буквами: «ПОДЛИННОЕ СУЖДЕНИЕ ОБ УЖАСНОМ, ВОПИЮЩЕМ И НЕПЕРЕНОСИМОМ НЕЧЕСТИИ ПАПСКОЙ МЕССЫ». Французский памфлетист Антуан Маркур перечислил четыре аргумента против евхаристии, «из-за которой весь мир… будет совершенно разрушен, потерян и опустошен»: кощунственно считать, что месса повторяет совершенную жертву Христа на Голгофе; тело Иисуса пребывает с Богом на небесах, а потому не может присутствовать в хлебе и вине; учение о пресуществлении не имеет основания в Библии; причастие – это лишь акт воспоминания. Заканчивался текст яростными нападками на клир:

Полемика дошла до таких крайностей, что даже Теодор Беза, будущий преемник Кальвина в Женеве, осудит ее в своей «Истории Реформации во Франции в 1521–1563 гг.». Однако именно эти недостойные выпады спровоцировали французские религиозные войны.

Увидев плакаты, король начал жестокие гонения на гугенотов, и многие (включая Кальвина) были вынуждены покинуть страну. Франциск I с его открытостью новым идеям и готовностью привечать таких гуманистов, как Эразм, не был религиозным фанатиком. Однако он справедливо увидел в плакатах не только богословское обличение, но и критику всей политической системы. Ведь евхаристия была высшим выражением социальных уз: причастник переживал единение не только со Христом, но и со всей общиной{1158}. Это ритуал «приветствия, общности, даяния, принятия и миротворчества»{1159}. Перед причастием католики должны были просить у ближних прощения за обиды; от одного и того же освященного хлеба вкушали и король, и священники, и знать, и простой люд, тем самым объединяясь в тело Христово. Более того, и католики, и протестанты увидели в этих плакатах завуалированные нападки на монархию. Французские короли всегда имели полубожественную ауру. Когда кальвинисты отрицали действительное присутствие тела и крови Христа в евхаристических дарах, они имплицитно отрицали соединение физического и сакрального начал, которое было важно для средневекового христианства и которое воплощал король{1160}. Повесить грубый плакат на двери королевской спальни было действием и религиозным, и политическим. А для Франциска I религиозная и политическая сферы оставались нераздельными.

И все же в ходе последующих войн французы не разделились четко на протестантское и католическое сообщества{1161}. Зачастую люди переходили конфессиональные границы и даже меняли религиозную принадлежность{1162}. В 1574 г. Генрих де Монморанси, наместник Лангедока и католик по вероисповеданию, примкнул к гугенотам в противостоянии монархии