— А я-то как рад! — подмигнул мне воевода. А потом вдруг серьезным сделался.
— Ты мне зубы не заговаривай, — говорит. — Почто к сестре подкатил?
— Опять ты за свое? — удивился я. — По-моему, уже все переговорено было, или по второму кругу начнем?
— Это еще неизвестно, кто к кому подкатывал! — из темноты голос раздался.
Хоть хмельным я был, а от неожиданности враз икать перестал. А в круг света, что лампа вокруг стола обозначила, Ольга вошла.
— Зря вы впотьмах сидите, — сказала. — Милана, — кликнула она ключницу, — вели, чтоб ставни отворяли. Светает уже. — И на огонек дунула.
Заиграло пламя на фитиле, заплясали тени по стенам и пропали враз. Во тьму горница погрузилась. Но недолгим затемнение оказалось. Скрипнули ставни, и сквозь мутную слюду оконец забрезжил новый день.
— На вот, — швырнула на пол княгиня мои сапоги. — Или до вечера будешь босым ходить?
Стукнули каблуки об пол. А Ольга мне еще рубаху кинула:
— Надевай. Не то пузо замерзнет.
— Так тепло вроде, — пожал я плечами, но рубаху напяливать начал.
Только спьяну головой в рукав попал. Тяну рубаху на себя, а ворота все нет. Сквозь холстину слышу, как Свенельд смеяться принялся. Понял, что надо мной это. Стыдно стало. От этого взволновался я. Совсем в полотне рубашном запутался.
— Изрядно вы налакались, — разгневалась Ольга. — Прямо слово, как дети малые, — помогла она мне рубаху натянуть, кушаком подпоясала.
Звякнули на кушаке ножны. А я и обрадовался. Если бы наткнулся на подарок Претича, когда Свенельд в опочивальню ворвался, не обошлось бы у нас без поножовщины. А так, выходит, Даждьбог от кровопускания отвел. Слава Даждьбогу.
— Так это ты на него кинулась? — Я сапоги натягивал, когда Свенельд сестру со строгостью спросил.
— Я же не чурка деревянная, — спокойно Ольга ответила. — Живой человек. Ты-то вон, на одноручке своей свет белый клином свел. А она, если помнишь, зарезать меня хотела. На Святослава с ножом кидалась. Что ж ты заместо того, чтоб ее на позор пустить, к сердцу своему прижал?
— Так ведь я…
— Что «я»? — княгиня Свенельду не дала и рта раскрыть. — Не боись. Не сужу я тебя. Что было, то быльем поросло. Только и ты уж сиди да помалкивай.
И нечего тут из себя брата старшего городить. Пока сын мой в силу не вошел, я на Руси хозяйка. И мне решать: с кем спать, а с кем песни петь. Дружина твоя в готовности? — И увидел я, как Свенельд на глазах трезветь начал, — Что молчишь, воевода? Или тебе теперь интересней под бабьи подолы заглядывать? — Ольга над ним, словно ивушка над пнем трухлявым, нависла.
— Готова русь, княгиня. — Варяг подобрался да приосанился.
— Хорошо, — кивнула Ольга. Вокруг стола обошла.
— Подвинься, Добрыня, — бедром меня подпихнула, на лавку супротив воеводы присела. — Вот что я надумала, — сказала.
Я взглянул на княгиню и вспомнил, как она, под грозой промокшая да ведуном перепуганная, ко мне недавно прибегала, книгу на хранение отдавала. И куда ее оторопь подевалась?
— Сколько ратников нужно, чтоб Киев в строгости держать? — меж тем продолжала Ольга.
— Думаю, сотни хватит, — ответил Свенельд.
— Хорошо, — кивнула она. — А сколько времени надобно, чтоб из Нова-города, из Смоленска и Чернигова войско подошло? Чтоб к дальнему походу его снарядить?
— Ты к чему клонишь? — заинтересовался Свенельд, в глазах его огонек азартный заиграл — поярче того, что от лампы недавно был.
— Отвечай, коли спрашиваю, — сказала Ольга и корчаги пустые в сторону отодвинула.
— Четыре месяца, — сказал воевода. Ольга задумалась, что-то в уме прикидывая.
— Долго, — головой покачала. — Даю тебе три. Чтоб до стуженя месяца [65] все войско в сборе было.
— Так ведь осень впереди, слякоть с распутицей, — попытался возразить Свенельд. — Не успеется.
— Это дело не мое, — княгиня на него рукой махнула.
— А если на ладьях по Славуте спустятся? — вставил и я словечко.
— С конями? — взглянул на меня воевода.
— А почему бы и нет? — поддержала меня Ольга. Помолчал варяг и головой кивнул:
— Тогда успеется.
— Теперь расскажи мне, где на полудне Русская земля ограничивается? — Ольга через стол к нему подалась.
— По Стугне-реке, по Змиеву валу рубеж лежит.
