Выдохнул воевода. Собрался пот со лба рукавом вытереть, но не успел. Не хуже дива огненного к нему
Дарена кинулась. К груди прижалась. Культей обняла. Стала целовать его в щеки, в глаза, в губы, в потный лоб. А сама причитает:
— Вот он, знак! Дождалась! Перун мне весточку от батюшки передал!
Растерялся от такого воевода. Совсем опешил. Подумал, что у девки помутнение от страха наступило. А Дарена не унимается. Крепче к нему жмется. Не снес воевода напора, спиной на кожи повалился. Гладит девку по волосам.
— Что ты, Даренушка? Что ты, любая моя? — успокоить ее пытается.
А она ему:
— Истомилось сердечко мое. Истерзалось. Чуть не разорвалось от напасти надвое. Как же это случиться могло, что я ката своего полюбила? Ворога постылого, чьей смерти желала? Как же вышло, что ненависть любовью обернулась? Гневалась я за это и на себя, и на Мир жестокий. Душу свою в силки запрятала, чтоб наружу не выбилась. Все знака просила от Перуна, от батюшки моего. Подспорья в муке своей. И вот. Дождалась…
И понял воевода, что не безумство над девкой тешится. Что это душа ее на свободу вырвалась. Понял и почуял, как в сердце его Лада песню радостную запела…
А над Киевом гроза отшумела. Покатилась туча дальше, громами рассыпаясь. Сквозь прореху в ненастье прорвался солнечный луч и упал с небес на землю. И над Перуновым градом выгнулся дугой радужный мост…
— Где он?! Я убью этого сучьего выкормыша! — Крик заставил меня вскочить на ноги.
Остатки сна в мгновение ока вылетели из головы.
В светелке было дремуче. Лишь слабый огонек масляной лампы выхватывал из темноты перепуганное лицо Ольги. Она забилась в угол постели, сжалась в комок и, прикрывшись мохнатым покрывалом, с ужасом смотрела на дверь.
А дверь содрогалась от мощных ударов.
— Открывай! — орал кто-то из-за нее. — Я кому говорю?! Отворяй!
— Спокойно, — шепнул я княгине и быстро стал натягивать на себя одежу.
Вдруг почуял, что пальцы дрожат, и я все никак не могу завязать узел на гашнике. А в дверь уже бились всем телом. Кованая скоба чепца гнулась под страшным напором.
Наконец я справился с портами, взглянул на сапоги, решил, что босым будет сподручней, намотал на правую руку кушак и пошел к двери. — Не отворяй! — сдавленно окликнула меня Ольга. — Он же убьет тебя!
— Ну, это мы еще посмотрим, — ответил я ей и отодвинул засов.
Дверь распахнулась от очередного удара, и в светелку с бешеным воплем влетел разъяренный Свенельд.
— Где этот холоп?! — на лету кричал он, не заметив меня впотьмах. — Я удавлю…
Закончить он не успел. Мой кулак встретился с его лбом. Ноги воеводы все еще продолжали напористо двигаться вперед, а голова от удара откинулась назад. От этого он оказался в воздухе, завис на мгновение между полом и потолком, а потом грохнулся плашмя на спину.
— Х-хек! — это выбило дух из его легких.
Он изумленно вытаращил глаза, несколько раз открыл и закрыл рот, силясь то ли что-то сказать, то ли хватануть воздух, но не смог.
— Ты чего натворил? — спросила Ольга, спустилась с кровати, подхватила со скрыни кувшин с припасенной на ночь водой, ей всегда после наших утех пить хотелось, и плеснула на лицо брату.
Вода на Свенельда подействовала отрезвляюще. Он пришел в себя, вскочил на ноги, выхватил из-за пояса кинжал и с рыком ринулся на меня. Я изготовился встретить его наскок, но поединка меж нами не вышло. На пути воеводы встала Ольга. Она раскинула руки в стороны и сказала очень спокойно:
— Воевода! Свенельд, немедля вон из княжеской светелки!
Как ни странно, но это подействовало. Свенельд как-то сразу обмяк, рука с кинжалом опустилась. Он бросил на меня ненавидящий взгляд и вышел.
— Сильна ты, Ольга, — сказал я.
— Ты тоже вон, — сказала она.
— Что? — не понял я.
— Вон! — закричала она, и кувшин полетел мне в голову.
Я едва увернуться успел. Глиняные черепки и вода брызнули в разные стороны от удара о стену.
Как был, в одних портах, босой, без рубахи, с намотанным на кулак кушаком, я вышел из светелки. За спиной хлопнула дверь, и лязгнул засов. Я знал, что меня будет ждать воевода. И не ошибся.
Он стоял, смотрел на меня и в руках его был кинжал.
