Но тут еще один странный звук привлек внимание человека. В шорне как будто подвывал кто-то.
Точно.
Крадучись, словно кот на охоте, человек бесшумно подобрался к обитой облезлой овчиной двери и заглянул в щелку.
Перепуганная грозой Дарена привычно забилась в угол шорни и старалась справиться с навалившимся страхом. Засунув культю под мышку, она раскачивалась из стороны в сторону и чуть слышно выла то ли от боли в обрубке, то ли от ужаса.
Но вдруг замерла она.
Насторожилась.
А потом рассмеялась громко.
— Что, варяг? — заливаясь смехом, сказала. — Тебя тоже громушек пугнул?
Дверь в шорню распахнулась.
— Как ты узнала, что я здесь? — Свенельд растерянно стоял на пороге.
— А я тебя за версту носом чую. — Дарена перестала смеяться и взглянула на воеводу. — Значит, грозы боишься?
— Глупая, — покачал головой Свенельд, — за тебя я боюсь.
— И зачем это вдруг? — Она сгребла здоровой рукой песок с пола, крепко сжала его в кулаке, подняла руку над головой, а потом принялась разгибать один палец за другим.
Песок посыпался с тихим шорохом.
— Видишь, — сказала она, когда последняя песчинка упала на пол, — как смешно получается? А когда смешно — чего же бояться?
— К чему это ты? — Свенельд осторожно сделал шаг вперед.
— А к тому, что вы, как кулак, а мы, как песок, и стоит вам только пальцы разжать, и мы песком сыпучим потечем…
— Дарена, — вздохнул воевода, — сколько же можно Русь на вас и на нас делить? Неужто не понимаешь, что есть только мы? — Он сделал еще шаг и присел рядом с девкой. — И среди этих мы есть ты и я.
— Ты варяг.
— Я мужик! — И от безнадеги за рукоять кинжала на поясе схватился, да так и застыл.
Словно в подтверждение его слов небо громом жахнуло. Да таким ядреным, таким оглушительным, что на миг варягу почудилось, будто небеса над конюшней трещину дали и вот-вот вместе с дождем с неба звезды посыплются.
И видит Свенельд, как в окошко шорни вплывает див огненный. Невелик див — чуть больше яйца куриного. Но от малыша этого страх варяга до костей пробрал. Оселок на голове чуть дыбом не поднялся. Жужжит сердито див, пламенем переливается. Радужными всполохами шорню озаряет. Сидит воевода — ни жив ни мертв. Сидит и шевельнуться боится, только на Дарену глаза скосил. Как она там? А у самого лишь одно в голове: «Только бы не побежала она… только бы не побежала…»
Слышал воевода, что див вслед убегающему бросается, входит в пугливого, изнутри его выжигает. Потому и за Дарену переживает сильно.
Притихла девка. Скукожилась. Пружиной славилась. Глаза потупила да губы сжала. Тугими веревками тишина в шорне натянулась, хоть белье на ней вешай да на солнышке суши. Только нет солнышка. Темень на улице от туч грозовых. Сумрачно в шорне, словно не белый день на дворе, а вечер поздний. Едва свет сквозь оконце под потолком пробивается. И лишь только див посверкивает да по шорне огоньком плавает.
Тихо в шорне, слышно, как дождь за стеной шумит да звонко капель с крыши капает. В яслях крысы шебуршат, да сквознячок по конюшне гуляет. Сидит девка, молчит. И Свенельд молчит — не знает, что дальше-то делать?
А див между тем завис. Урчит котом, словно полено в печи, потрескивает. Воевода даже дышать перестал. А Дарена от страха глаза закатывать начала. Вот-вот в беспамятстве свалится. Пошевелится девка, и яйцо огненное к ней кинется. И тогда все. Нет, не может такого Свенельд допустить. Неужто страх за жизнь свою сильнее любви окажется? И сжались пальцы воеводы на кинжальной рукояти. Осторожно, но крепко-накрепко.
До боли.
До хруста в суставах.
А тут Дарена дернулась. Спина у нее затекла от неподвижности, нога пересиделая иглами болючими заколола. Не вынесла девка напряжения.
— Будь что будет, — решила.
Все одно: сиднем сидеть больше мочи нет.
Див словно того и ждал. Мигнул и к девке поплыл. Тут Свенельд уже не раздумывал. Выхватил из-за пояса кинжал и прочь от себя швырнул.
Словно коршун за птахой жертвенной, див с треском вслед за кинжалом метнулся. Впилось жало клинка в стену, на которой сбруи висели, подпругу ременную пробило. Трензеля со шпеньками железными звякнули, рукоять от удара затрепетала. А див уже тут как тут. Чуть коснулся кинжала и бабахнул. Хлопнуло так, что уши заложило. Искры посыпались. Грозой в шорне завоняло. Свежестью.
