— Кто там? — крикнул я в дверь.
— Княгиня велела тебе к ней в горницу подняться. Немедля.
— Иду! Прости, друже. — Я к Коту повернулся.
— Поспешай, — кивнул тот, — ввечеру свидимся.
Горница в тереме просторной была. Красивой и яркой. Постарался худог, ее расписывая. В центре стол огромный, вдоль стола лавки резные. По стенам оружие развешано: щиты черевчатые, мечи да топоры, копья да луки. А между ними звери диковинные намалеваны, по потолку птицы сказочные, по колоннам витым деревья в цвету. Аж в глазах зарябило.
— Устроила вас ключница?
— Да, княгиня. — Я ее среди пестроты этой и не заметил сразу.
— Довольны вы? — подошла она поближе.
— Довольны, недовольны, — пожал я плечами, — и тому, что есть, рады.
— Хорошо. Проходи. За стол присядь. Есть хочешь?
— Нет, княгиня.
— Ладно уж, — улыбнулась она, — небось, оголодал с дороги-то?
— Правда не хочу.
— Ну, как знаешь.
— Звала-то зачем? Или придумала, к какой работе пристроить нас?
— Спросить хотела, — взглянула она мне в глаза.
— Так спрашивай, — выдержал я ее взгляд, а она вдруг потупилась, платочек шелковый к груди подняла, словно защищаясь.
— О чем ты с Андреем говорил?
— А он тебе разве не докладывал?
— Нет, — вздохнула она. — И сказал, чтоб тебя после смерти его не пытала.
— Почему же ослушалась? — удивился я.
— Не знаю, — вдруг напряглась она, платочек пальцами затеребила, отвернулась. — Ступай, — сказала.
Я уж у дверей был, когда остановила она меня:
— Постой! — замер я от этого окрика, а она мне вслед смотрит и говорит: — Андрей наказ дал, чтоб тебя звала, коли большая нужда приключится, а придешь ли ты на выручку? — А глаза у самой, точно у кошки побитой.
Горько мне за нее стало. Ведь прав был рыбак — со всех сторон ее рвут, а она не поддается. Гнется, как березка под ветром, но не ломается. И опереться ей не на кого, и некому плечо ей подставить. Оттого и дичится всех, робеет кому-либо довериться. Ан доверие ее за слабость примут?
— А разве нужду в чем испытываешь? — спросил. Помолчала она, точно с мыслями собираясь.
— Пока нет, — ответила. — А вдруг беда случится? Что тогда?
— Не хочу лукавить, — сказал я, — и назвать тебя радостью великой не могу. Ты вотчину мою порушила, отца полонила, нашу с сестренкой жизнь искурочила. Волю нашу злой неволей подменила. Я холоп теперь, а ты хозяйка. Отчего же холопа бесправного ты о подмоге просишь?
— Коль я такая плохая, зачем же ты меня из полыньи вытащил? Под лед бы меня затянуло вслед за тем охотником, вот и радость тебе была бы. Ты же бежал тогда. Знаю, что бежал. Почему же вернулся?
— Не знаю! — разозлился я. — До сих пор понять не могу. Может, пожалел тебя…
— Пожалел, значит? — ухмыльнулась она.
— Не хозяйку пожалел, не княгиню, а бабу глупую, да чадо ее, которое круглой сиротой останется. А может, себя жалко стало. Понял, что спокойно жить потом не смогу, вот на выручку и кинулся.
— Так, выходит, ты меня дурой считаешь, а себя праведником совестливым? — тут уж она взбеленилась.
— А не была бы ты дурой, пошла бы за отца, — сказал я спокойно. — И не пришлось бы земли в горе топить, а потом от своего же народа за стенами вышгородскими хорониться, да у меня защиты искать.
— Да как ты смеешь, холоп?! — крикнула она зло, платочек свой пополам порвала да обрывки прочь откинула.
— Смею, — усмехнулся я, повернулся и к двери похромал.
Руку на притвор положил и вдруг услышал, как железо за спиной лязгнуло. Обернулся быстро, вижу: Ольга меч со стены сорвала да на меня кинулась. Глаза у нее словно угли горят, рот в гневе перекосило, рычит по-звериному. Видно, крепко ее задел, и спуску она мне давать не намерена.
Перехватил я ее руку, для удара занесенную, отобрал меч, в сторону отшвырнул. Звякнул клинок об пол. Я княгиню к стенке прижал, а она вырывается, укусить меня хочет, ногтями глаза выцарапать.
— Вот такая, — говорю ей тихонько, — ты мне больше нравишься. А то рыбака наслушалась, нюни распустила.
— Ненавижу тебя! — она шипит. — Ненавижу!
— Думаешь, я тебя люблю? — я ей в ответ. — Вот только отец мой сам договор печатью скрепил, сам я от княжества Древлянского отказался, сам меч родовой сломал. И клятву свою нарушать не намерен. Значит, до поры буду холопом тебе верным, и если надо будет, костьми за тебя лягу. А когда мое холопство кончится, вот тогда и поговорим. — И руки ее отпустил.
