— Погоди, — махнула на него черпаком ведьма. — Ты-то в беспамятстве был, так что многое не видел. Меня они с Любавой на двор выволокли, так что я кое-что приметить успела. — Берисава миску с загнетки взяла, похлебки в нее налила, на стол поставила.
Поразился я спокойствию ведьминому. Словно не про страшное она рассказывала, а про вещь обыденную.
— Ловцы это были, — сказала она. — Вот поешь. Изголодался небось?
Взглянул я на нее удивленно. Как же при этом есть-то можно? Ложка и та в рот не полезет.
— Ты на меня так не смотри, — сказала Берисава. — Я свое уже отнедужила. И тебе в кручину впадать не советую. Тут ум трезвый нужен, а слезами да ахами-вздохами пущай, вон, Микула мается. Ложку бери. Ешь да нахваливай. А я вот что тебе скажу: ловцы это были. Повязали они Любаву и с собой утащили. Я-то на главного ихнего порчь успела накликать. Это уж потом они меня копьем… когда я от насильников отбиваться стала. Тьфу. — Она ладошкой по столешне стукнула. — Им молодые нужны были. Чтоб здоровые да к работе годные, а меня, старуху, они на потеху хотели, да хотелки у них не про меня точены… хотя предводитель их очень даже ничего был… — улыбнулась она вдруг да на Микулу взглянула.
А у того желваки на скулах заходили.
— Повадились в последнее время лихие люди за человеками охотиться, — зло сказал он. — Говорят, многих в полон увели. Вот и до нас добрались.
— Граница по Славуте не прикрыта была, — я приходить в себя начал. — Войско на полдень ходило. Там Святослав со Свенельдом печенегов били.
— Эх, — в сердцах махнул рукой Микула. — Чужие земли под себя гребут, никак не нажрутся, а свои защитить не могут. Оттого и гуляет по Древлянской земле нечисть разная. При отце твоем разве же так было?
— Не так, — кивнул я. — Только чего об этом вспоминать? Сейчас о другом думать надобно: где Любаву искать? Как ее из полона вызволять? Как же так все случилось-то? — взглянул я на Берисаву.
— Я, было, тогда вслед за дочерью кинулся, — пододвинул мне огнищанин миску поближе, — только жена у меня на руках. Как же бросить-то? Две седмицы целых она помирала. Жаром ее жгло. Болями мучило. Натерпелась она, не приведи такого Даждьбоже никому…
— Ну, так ведь выдюжила я. На ноги поднялась, — сказала Берисава. — А как подниматься стала, так первым делом на дочку поворожила. Потому и знаю, что жива она и здорова. Далеко, правда. На Pa-реке в полоне мается. За просто так туда не доберешься. Сильно мы тебя ждали. Знали, что со дня на день придешь. Только мой-то тебя неласково встретил, — пихнула она мужа в плечо. — Ведь чуть не пришиб зятя.
— Вот так она меня, Добрыня, всю жизнь шпыняет, — пожаловался Микула. — Ушел бы давно куда глаза глядят. А не могу. Присушила ведьма.
— Да кто тебя держит? — Берисава присела на краешек скамьи. — Я бы себе сразу кого попригожей нашла. Вон, хоть того же разбойника. Он хоть и невелик, а справненький. И одежа на нем добротная. Дорогая. Даже шишак и тот лисьим мехом обшит. Не чета тебе, лапотнику, — в сапогах ходит…
Тут будто молнией меня пригвоздило.
— Погоди, — перебил я тещу. — А сапоги на нем, случаем, не рыжие?
— А ты почем знаешь?
— И зипун на нем с воротом высоким и бляхами железными обшит?
— Чудной зипун, — кивнула Берисава. — Я еще подивилась, как удобно-то. Зимой и греет, и от ворогов обороняет…
Вот тут я по-настоящему взвыл. Волком раненым заголосил. Медведем, среди зимы из берлоги поднятым, заревел. От злости на самого себя.
— Что с тобой, Добрыня? — перепугалась Берисава.
— Я же видел его! Рать с ним была! Полонян они стерегли! В Булгар-город на Pa-реку их гнали! — И вдруг понял я, что тогда, в лесу, мы с Баяном на тех самых ловцов наткнулись.
Вот почему мне булгарин чахлым таким показался. Порча ведьмина его изнедужила. Полонянку вспомнил, что на него огрызалась…
И вдруг открылось мне: это же жена моя была! Схватился я за голову и простонал отчаянно:
— И Любаву я видел, а не признал. И сердце даже не екнуло!
И почудилось мне, будто слышу я смех. Это Доля с Недолей надо мной потешаются. Вот ведь как Пряхи кудель свою заплели, как судьбу мою свили.
