— Вот глупая девка! Я же ей ничего плохого не хотел. Чего она так?
— Ну… хотел, не хотел… — отмахнулся я. — Давай-ка лучше к городу поближе подбираться. Там-то уж, наверное, нам расскажут, чего да как…
— Ага, — кивнул Баян. — Ну а коли не расскажут, то стрелами продырявят точно.
— Да что мы? Вороги какие? Нас всего-то двое. Небось не убьют.
И мы двинулись вслед за девчонкой.
Поднялись мы на косогор, у ворот остановились. Видели мы, как створка приоткрылась, девку внутрь пропуская, да затворилась тут же. Запоры только лязгнули.
— Не сильно ждут нас в граде Муроме, — сказал я подгудошнику, спешился, чтобы горожане нас за недругов не приняли.
Подошли мы ко граду. Я в ворота постучал.
— Эй! — крикнул. — Впустите! Мы пришли с миром!
Никакого ответа.
— Сдается мне, Баян, не пустят нас в город, — сказал я подгудошнику. — Чую, что наблюдают за нами, а не показываются. Убить не убьют, но и к себе не допустят.
— Это мы сейчас посмотрим, — ответил он. — Никто бычиться не станет, если к нему в гости с радостью пришли, — достал из сумы свой бубен, ударил в него и закричал: — Эй, люди хорошие, отопритеся, отворитеся! Не со злом мы пришли, а с радостью! Я спою вам и спляшу, чудо-юдо покажу! — И с этими словами он кинул бубен мне.
Я поймал его на лету и недоуменно уставился на Баяна.
— Подстучи, Добрый! — подмигнул он мне и встал на руки.
Такой прыти я от него совсем не ожидал.
— Давай, Добрый! Давай!
И я застучал по натянутой коже.
Конечно же, у меня получалось не так красиво, как у Баяна, но я очень старался не сбиться с ритма. И вспомнился мне хевдинг Торбьерн, который все пытал — не играю ли я на арфе? Вот бы посмеялся он, когда бы увидел меня, стучащего в бубен…
А Баян между тем принялся выплясывать, стараясь попасть в мой не слишком четкий ритм. И так ловко у него получалось, словно он сызмальства не на ногах, а на руках бегал.
— Вот так чудо из чудес, — подпевал он, проделывая свои выкрутасы, — вздыбил ноги до небес! Что за странная случилась у меня хвороба? Поменялися местами голова и жопа!
Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Но, похоже, на сидящих за стенами града людей выверты подгудошника не произвели особого впечатления. Ворота Мурома попрежнему оставались закрыты. А за стенами стояла полная тишина.
— Слушай, Баян, — я опустил бубен, — может, они тоже с глушью? Ну, как тот мужик, что нам в дороге встрелся?
— Карась, что ли? — снизу вверх взглянул на меня он.
— Ага, — кивнул я.
— Тогда все бесполезно.
Подгудошник оттолкнулся от земли и встал на ноги.
— Тьфу! — смачно сплюнул он. — Только руки в грязи изгваздал.
— Держи, — протянул я ему бубен.
Он отряхнул ладони, подобрал с земли свою суму и запихнул в нее бубен.
— Ну? И что теперь? — спросил подгудошник.
— Не знаю, — пожал я плечами.
А тут и помощь подоспела. На дороге появился наш давешний знакомец. Мужик-огнищанин проехал через разоренный посад и направил свой воз прямо к нам.
— Что? — спросил он, натягивая вожжи. — Не хотят вас впускать?
— Не-а! — крикнул ему что есть мочи Баян.
— Чего орешь-то? — Огнищанин засунул мизинец в ухо. — Я же сказал, что не глухой, а только с глушью.
— Ну, извини, — поклонился ему подгудошник.
— Ладно, — махнул в ответ мужик рукой.
— Добрый человек, — обратился я к нему. — Подскажи, что делать нам? Как в град попасть?
— Погоди. — Огнищанин слез со своих бочек, подошел к воротам, задрал голову вверх и закричал что-то на непонятном мне языке. [84]
Из бойницы над воротами показалось бородатое лицо. Горожанин в ответ мужику затараторил сердито.
— Ась? — приставил огнищанин ладошку к уху. Горожанин снова что-то стал доказывать, несколько раз ткнул в нашу сторону пальцем, дважды ударил кулаком по раскрытой ладони, а потом выпучил в притворном страхе глаза, угукнул филином и замолчал. Наш заступник его внимательно выслушал, кивнул головой и сказал в ответ пару коротких отрывистых слов. Я поймал себя на том, что стою раскрыв рот. Взглянул на Баяна, а тот едва смех сдерживает.
— Гляди-ка, Добрый, — шепчет, — как немчура кривляется. А Карась тоже хорош.
— Интересно, — я ему так же тихонько, — о чем они там разговор ведут?
