– Ужас, ужас! Сделай же что-нибудь, Такао! – Она протяжно ахнула низким чувственным голосом и, как маленькая девочка, бросилась к брату, уткнулась лицом ему в грудь. Волосы в беспорядке рассыпались по спине и плечам.
Девушка дрожала, точно крошечная испуганная птичка, судорожно прижимаясь к Такао. От ее тела, волос, одежды шел чудесный запах.
В каком-то забытьи, трепеща от возбуждения, Такао стал нежно поглаживать девичьи плечи. Тело Рурико было таким хрупким, беззащитным в его руках, что он замер в изнеможении. Ему показалось, что достаточно одного движения, чтобы смять, раздавить этот прекрасный цветок.
Ярко-синяя лента в черных волосах… Именно это и увидела Томо, подъезжая к дому.
Томо навещала в больнице Мию. Врачи сказали, что надежды на выздоровление нет, но пациентка все еще продолжает бороться за жизнь. Они посоветовали госпоже Сиракаве съездить домой и немного отдохнуть.
Мия ждала Юкитомо, она уже несколько раз посылала за ним. Быть может, ей хотелось попрощаться. Томо решила никому не мешать и отправилась в Готэнияму.
Солнце нещадно палило, рикша бесшумно бежал вверх по пологому склону холма. Убаюканная плавным движением, Томо незаметно для себя задремала. Внезапно ее разбудил страстный, исполненный неги женский крик. Томо оцепенела от неожиданности. Она много лет была замужем за любвеобильным мужчиной и прекрасно знала, что обозначает такой крик.
Томо огляделась. Рикша уже миновал главные ворота, коляска катилась по аллее вдоль густо разросшихся кустов. Высокие сосны широко раскинули свои ветви. Томо горько улыбнулась. Годы берут свое, и Юкитомо больше не в силах заставить женщину стонать протяжно и сладко, будто в предсмертном отчаянии. Неужели она спала и видела сон? Томо недовольно покачала головой: судя по всему, она все еще барахтается в трясине физического вожделения, чувственное наваждение, сексуальные фантазии мучат ее и во сне.
Она крепко зажмурилась, сделала глубокий вдох и опять открыла глаза, взглянула на окна пристройки. Такао… Интересно, что он сейчас делает? Как всегда, сидит, уткнувшись в книгу, бледный, утомленный, с покрасневшими глазами? Или прилег отдохнуть? Томо надеялась, что в комнате нет комаров. Она беспокоилась о внуке, как о малом ребенке, и волновалась, как бы во сне его не искусали противные насекомые.
Сначала она увидела изможденное угрюмое лицо Такао… потом ворот его темно-синего, с белым стрельчатым узором кимоно, короткие пряди жестких черных волос… и ярко-синюю ленту, развевавшуюся на ветру.
Ярко-синяя шелковая полоска! Совсем недавно Томо уже видела эту ленту – в больнице, в палате умирающей Мии, в коридоре… на голове Рурико.
Длинные шелковистые волосы густой волной накрыли грудь Такао. Длинные тонкие мужские пальцы легко прикасались к черным прядям. Можно было подумать, что Такао перебирает клавиши фортепьяно.
Томо привстала в коляске рикши. Ее покрытое потом тело внезапно сковал могильный холод. Она задрожала, как в лихорадке, перед глазами поплыли круги.
– Нет, только не это! Нет, нет! – бормотала Томо, словно в бреду.
Этого не может быть! Но почему? В этом нет ничего удивительного! Рурико – дочь своей матери.
Мия неизлечимо больна, она умирает. Мысль об этом преследовала Томо. И она постаралась изгнать из своего сердца презрение и ненависть к этой женщине. Конечно, полоумный Митимаса был никудышным мужем. Но ведь это не давало Мии никакого права принимать заигрывания свекра. Она пошла еще дальше и, не имея ни стыда ни совести, отдалась Юкитомо. И долгие, долгие годы оставалась его пассией. Во всей этой истории не было бы ничего удивительного, если бы Юкитомо подобрал Мию в «веселом квартале». Но она была чиста и невинна, когда невестой вошла в дом свекра. Откуда же в ней взялась эта распущенность, вопиющая безнравственность? В глазах Томо невестка вела себя не лучше дворовой кошки или собаки. Юкитомо также отличался крайним бесстыдством. Томо придерживалась старозаветных взглядов и считала, что мужчина обязан вести себя безупречно только на людях. Доброе имя – превыше всего. Женщина же должна блюсти себя всегда и везде. Естественно, при таком раскладе поведение Мии выглядело безобразным и непростительным.
