Однажды она поняла, что выполнить материнскую волю – это ее святой долг, пренебречь которым невозможно.
Первое время Томо посещала храм и слушала проповеди без особого воодушевления, словно тяготилась тяжелой обязанностью. Погруженная в ад душевных мук, она порой с трудом сохраняла внешнее спокойствие. Непорядочность мужа, необходимость покрывать его грехи наполняли сердце болью и отчаянием. Казалось, рушатся основы основ. Эмоциональная пытка была невыносима, молитвы не приносили утешения и забвения.
Любовная связь Юкитомо с собственной снохой стала новым потрясением для Томо. Неожиданно в ее истерзанной душе проклюнулись первые ростки веры.
Никто не знал, сколько горя и мук причинил Томо ее сын Митимаса, черствый, распущенный, эгоистичный психопат. Юкитомо тоже отличался своенравным деспотичным характером, но даже у него хватало ума не выставлять напоказ свою эксцентричность. Он вынужден был считаться с мнением окружающих и более или менее подчиняться социальным нормам. В этом смысле он заслуживал определенного уважения. Но для Митимасы, личности крайне одиозной, не существовало таких понятий, как любовь, нравственность, гуманность, преданность. А ведь именно этими ориентирами всю жизнь руководствовалась Томо. В общении Митимаса был резок, несдержан, он позволял себе походя обижать и оскорблять как близких, так и малознакомых людей. С женщиной, которую он взял в жены, его ничто не связывало: ни любовь, ни дружба, ни партнерство. Низменная похоть, грубая чувственность – вот что толкало его к Мии. Пресытившись, он тут же терял интерес к супруге. Вряд ли Мия смогла бы так долго терпеть самодурство Митимасы, если бы ее жизнь не скрашивало нечаянное счастье, подаренное ей мудрым и опытным свекром.
Когда Томо, воспитанная в духе старых японских традиций, узнала об отношениях Мии и Юкитомо, она испытала глубочайшее презрение к молодой невестке, которая так легкомысленно и безоглядно предалась преступным страстям. Свекровь считала Мию испорченной, безнравственной распутницей. Она приходила в ужас при мысли о том, что будет, если Митимаса случайно узнает правду. Его больной ум был жесток и коварен, его дикая, необузданная ярость могла разрушить то, чему Томо беззаветно служила многие годы, – семью. Любой скандал лег бы черным пятном на репутацию рода Сиракава.
В последнее время личные проблемы почти не волновали Томо, она тревожилась за Такао. Госпожа Сиракава обожала внука и стремилась оградить его от всех бед и печалей. Она и предположить не могла, что этот ребенок будет так много значить для нее. Первоначальная жалость к обездоленному малышу переросла в горячую, преданную любовь. Такао был сыном Митимасы, который вызывал у всех ужас и неприязнь, но это не оттолкнуло Томо от внука – наоборот, голос крови пробудил в ней трогательную и трепетную нежность.
Томо поражалась: какой же холодной, непреклонной матерью была она своим родным детям! Разве можно сравнить ту раздраженную озабоченность, которую она испытывала по отношеню к сыну и дочери, с всепоглощающей, слепой любовью к Такао?! Привязанность к внуку заставила Томо по-новому взглянуть на окружавших ее людей. Она внезапно почувствовала ответственность за судьбу не только Митимасы, но и Мии, и Сугэ.
Сугэ, чудесный бутон, сорванный, смятый безжалостным господином Сиракавой… Мия, которую отвращение к мужу-психопату толкнуло в объятия заботливого свекра… Томо осознала, что обе молодые женщины вызывают в ней жалость и скорбь. Она не испытывала к ним ненависти, ибо поняла, что виновниками всех бед в ее семье являются муж и сын, мужчины, с которыми она связана неразрывными узами. Это окрытие повергло ее в состояние шока. Она ощущала себя беспомощной песчинкой в жерновах судьбы.
В памяти Томо всплыл образ мученицы Вайдэи. Какое трагическое сходство! И неожиданно имя будды сорвалось с ее губ: «Амида! Амида…»
Она изнемогала под бременем своих чувств и переживаний. Слепая всепоглощающая любовь к Такао пугала ее. Невозможность вырваться из черной вязкой трясины исковерканных семейных отношений, в которой увязли все – она сама, Юкитомо, сын, невестка, – камнем лежала на сердце. Не по своей воле Томо тащила непосильную ношу. Освободиться же от рабского ярма она была не в состоянии.
