Сетования изворотливого папаши Юми ничем не напоминали бесхитростного горя матери Сугэ. Томо с легкостью читала между строк: каждый идеально начертанный знак источал алчность, каждая ловко сформулированная фраза сочилась низменной подлостью. Уронив письмо на колени, она долго сидела совершенно неподвижно. Губы ее кривились в презрительной усмешке…
Когда она вошла в спальню мужа, тот уже успел переодеться в ночное кимоно и сидел за небольшим письменным столом из красного дерева. Свет от лампы падал на стопку служебных документов, которые Сиракава просматривал, делая пометки и исправления красными чернилами.
– Почему бы тебе не переодеться? – раздраженно спросил он, бросив на жену хмурый взгляд.
Без единого слова Томо развернулась и удалилась в свою комнату.
В ночной тишине были отчетливо слышны все звуки.
Сиракава навострил ухо: должно быть, Томо развязывает оби из плотного шелка… Он отложил в сторону кисточку для письма.
Однообразный, унылый шорох нарастал, обретал гулкий отзвук сизых волн зимнего моря. Они наползали, обрушивались на мужчину, и их упорное, монотонное гипнотическое воздействие приводило его в состояние транса. Перед затуманенным взором проносились давно забытые видения и неясные, полустертые картины прошлого. Почти двадцать лет назад он женился на этой женщине. И вот неожиданно звуки ее шагов, шорох одежды вызвали в его памяти виды горных рек в глуши Кюсю и заснеженных равнин на северо-востоке Хонсю, куда он приезжал с новобрачной по служебным делам.
Как невозможно убежать от собственной тени, так и он, Сиракава, никогда не сможет убежать, избавиться от собственной жены. Пройдут годы, она будет медленно стареть в стенах этого дома и все больше напоминать фамильное привидение. А потом уйдет из этого мира…
Способность воспринимать, впитывать окружающую действительность обострилась у него до предела. Он чувствовал, как сквозь стены, по воздуху струится поток болезненного страстного вожделения и ледяными струями обвивается вокруг его тела. Эта темная телесная алчность Томо не была похожа на светлую любовь, на жертвенную преданность, которые она щедро дарила ему раньше.
В Сиракаве всколыхнулось чувство, похожее на ненависть. Он не мог относиться к жене так же, как к своим наложницам. Томо казалась ему опасным, грозным противником, врагом, затаившимся в неприступной крепости.
Обычно Сиракава держался с Томо холодно, с равнодушной жестокостью и надменностью. Но нынче он был слаб душой и телом и с радостью бы отказался от своих привычек. Ему захотелось спокойно посидеть, поговорить с женой, как это бывало в дни их молодости.
Да, все странно, очень странно… Несколько часов назад он столкнулся с призраком…
После благотворительного базара в овальном зале Рокумэйкан был дан бал, на который съехались сливки общества и представители дипломатических миссий.
Сиракава вместе с генералом-суперинтендентом Кавасимой присутствовал на балу, но ни европейская музыка, ни женщины в ярких необычных нарядах не привлекали его. Весь вечер он провел на диване в холле. Его мучила нестерпимая жажда, которую он не смог утолить, даже выпив несколько бокалов белого вина.
Внезапно кто-то похлопал его по плечу. Он равнодушно оглянулся и остолбенел. Перед ним стоял молодой мужчина в сюртуке. Густые, по форме напоминающие велосипедный руль усы, пристальный взгляд; на тонких губах блуждает полувызывающая, полуснисходительная улыбка.
– Добрый вечер, господин Сиракава! Я так и не отблагодарил вас за все, что вы сделали для меня в Фукусиме.
Его звали Ханасима, он был соратником Унно Такатю, известного политического деятеля.
В префектуре Фукусима господин Сиракава остервенело расправлялся со всеми борцами за демократические права и свободы. Однажды Унно был схвачен и подвергнут допросу с пристрастием. Позже в Токио состоялся суд, и преступник был приговорен к длительному тюремному заключению. Через некоторое время из тюрьмы поступило сообщение, что узник скоропостижно скончался.
Ханасима несомненно жаждал крови, ведь он поклялся отомстить своему злейшему врагу.
В те дни он казался жалким, слабым, сломленным существом. Но теперь это был уверенный в себе элегантный мужчина, одетый по последнему слову моды. Его густые черные волосы были разделены прямым пробором. От одежды шел тонкий аромат дорогого одеколона. Судя по всему, Ханасима недавно вернулся из Европы.
