Она утомленно умолкла. Веки-лепестки прикрыли глаза, лицо застыло, побледнело, и вместе с живыми красками мгновенно исчезли детское простодушное очарование и безмятежная одухотворенность. Это был слепок с лица, пустой, призрачно-мертвый.
Не в силах скрыть своего разочарования, Кин ушла, так ничего и не добившись.
Сугэ тихо сидела, охваченная неизбывной печалью. Она машинально ласкала котенка, устремив тоскующий взгляд в сад, где в лучах солнца розовели, как кроличье ушко, цветки сасанквы[29].
Почему мать и Кии так всполошились, недоумевала Сугэ. Ей было не по себе. Она запуталась в своих ощущениях и не знала, что же на самом деле должна чувствовать. Наверное, это действительно странно, что Юми не вызывает в ней ни злости, ни ревности.
Сугэ выросла среди простых людей в одном из торговых районов Токио. Родители ее были обычными порядочными горожанами. Поразительно, но она многого не знала в жизни, а вопрос взаимоотношений мужчин и женщин всегда был для нее тайной за семью печатями.
На уроках хореографии Сугэ часто танцевала мужскую партию. Это были роли романтических героев, к которым тянулись и льнули прекрасные девы. Учительница пристально наблюдала за ней и постоянно требовала раскрепоститься, раскрыться и полностью отдаться танцу – ярко, страстно. Неудивительно, что для девушки чувственное желание, любовь, томление оказались неразрывно связаны с красочной роскошью сценических костюмов, с тоскливым звучанием сямисэна и нежным очарованием напевов.
Переезд в дом господина Сиракавы, столкновение с миром мужчин, познание сущности мужской натуры, истязание, которому были подвергнуты ее душа и тело в безмолвном сумраке ночи, – все это было лишено света, цвета, музыки и радости. Врагу не пожелаешь таких испытаний! Несмотря ни на что, в душе Сугэ, почти не затронутой отношениями с хозяином, сохранилась мечта о сказочном мире, о мире, где древние тоскливые напевы проникают в тело и рвут на части душу, где яркость костюмов, струящихся рукавов и накидок околдовывает, завораживает и пронизывает беззащитное сердце томлением, негой, смятением – и все существо до краев наполняется невыносимым блаженством. И как ни странно, эта волшебная иллюзия, это ожидание чуда не вступало в противоречие с образом реального, вполне конкретного мужчины, хозяина и повелителя.
Сиракава был жестким, деспотичным человеком. Он крайне редко улыбался, все в доме боялись и сторонились его. Он никогда не терял контроль над собой, даже выпив две-три чашечки сакэ. И не только страх уронить себя в глазах жены, показаться в невыгодном свете заставлял его обуздывать свои страсти и внешне ничем не выдавать бурлившего внутри неутолимого вожделения.
Сиракава был вечно чем-нибудь недоволен, приход приказчиков из мануфактурного магазина мог вывести его из себя. Он предпочитал одеваться в традиционном японском стиле, на его белых таби[30] никогда не было ни пятнышка, ни морщинки. Он любил, чтобы Сугэ прислуживала ему, приносила вещи, помогала одеваться, держала зеркало под нужным наклоном во время бритья.
Аккуратность, подтянутость и моложавая энергичность хозяина давали Сугэ ощущение легкости и воодушевления. Общение с хозяйкой никогда не вызывало в ней таких эмоций. Но простой вопрос: любит ли она господина, привел бы девушку в замешательство. Она не знала бы, что ответить.
Сиракава всячески баловал свою наложницу, берег ее как зеницу ока, как драгоценный камень. А Сугэ по-прежнему мучило чувство, что ее обманули, обокрали, отняли что-то бесценное. И красота ее поблекла, лишилась живого сияния. Цветущая вишня в хмурый пасмурный день…
Она пощекотала котенка по белому животику и взъерошила шерстку на спинке. Малыш крохотными коготками вцепился ей в руку. Сугэ в каком-то отчаянном порыве схватила котенка и так сильно прижала к себе, что он жалобно пискнул.
– Мы с тобой так похожи, правда? – вздохнула Сугэ, знавшая, что, как бы ни сопротивлялся маленький зверек, он не сможет одолеть существо высшего порядка. Интуитивно она угадывала, сколько ядовитой жестокости, бессердечного самодовольства скрывается под лощеной, изысканной внешностью господина Сиракавы.
