– Да, мама, случилось, – наконец выдавила я из себя и тихонько заплакала, уткнувшись в пухлое мамино плечо, обтянутое темно-малиновым атласом халата.
Сквозь слезы я увидела, как мама, по-прежнему ничего не понимая, но чувствуя, что со мной произошло нечто ужасное, сделала подошедшей Ксюше страшные глаза и прошептала:
– Принеси валерьянки, быстро!..
* * *
Только минут через десять, когда я выпила разбавленной водой валерьянки, когда родители заботливо отвели меня в гостиную и уложили на диван, стоящий в углу комнаты, только тогда я почувствовала, что немного успокоилась. Я по-прежнему не отвечала на тревожные расспросы родителей, только пробормотала, что лично со мной ничего не случилось и повода для беспокойства нет. Я полулежала, укрытая пледом, и держала в еще трясущихся ладонях большую кружку горячего чая, который на счет раз приготовила Ксюша. Уставившись в потолок, я молчала. Дрожь в руках постепенно унималась, но внутри себя я все равно ощущала мертвящий холод и в ушах по-прежнему слышались недавние жуткие вопли – и первый, и второй.
Ночной кошмар никуда не исчез. Он просто затаился.
Перепуганные родители и Ксюша ходили на цыпочках и шепотом переговаривались, ничего, конечно, не понимая. Но сейчас мне было не до их переживаний.
Способность рассуждать здраво все-таки стала возвращаться. Медленно, но возвращаться. Только я не знала, что теперь делать. Конечно, можно было позвонить дежурному в милицию и рассказать… Но про что? Про то, как за мной гнался по лесу кто-то ужасный, кого я и в глаза не видела; вроде бы он бежал за мной, а потом я услышала какие-то странные крики?.. И якобы мне показалось, что только что в поселке кого-то убили? Да, показалось. И все? Да меня на смех поднимут с этими надуманными страхами. Кто мне поверит? Кто?..
Я посмотрела на трубку радиотелефона, лежащую на журнальном столике у дивана, и вдруг ясно поняла, что надо сделать. Я схватила трубку (пальцы опять задрожали, но уже от волнения) и, не сразу попадая на нужные кнопки, набрала номер того единственного человека, который мог мне сейчас поверить. И помочь.
– Стасечка, кому ты звонишь? – осторожно спросила мама, появляясь в дверях. – Ведь уже так поздно…
Я не стала ей отвечать. Сейчас я думала только об одном – чтобы мне ответили на том конце провода. Но в трубке пока слышались бесконечно длинные монотонные гудки. Наконец все же что-то щелкнуло и сонный голос Антона Михайлишина сказал:
– Участковый Михайлишин. Слушаю вас.
– Антон, это я, – быстро сказала я враз севшим от волнения голосом. – Скорее приезжай ко мне домой. Прошу тебя, скорее…
– Что с тобой случилось? – заорал он. Судя по такой реакции, сон у него как рукой сняло. – Что?!
– Скорее приезжай. Я все тебе расскажу, – сказала я и нажала кнопку отбоя.
* * *
С улицы донесся рокот автомобильного двигателя, свирепо взвизгнули тормоза, и через минуту, топая ножищами, к нам в дом не здороваясь (что на него совершенно не похоже) ввалился Антон Михайлишин. По всему было видно, что одевался он впопыхах: поверх полурасстегнутой клетчатой рубашки – старая короткая куртка из плащевки, вылинявшие домашние джинсы и кроссовки на босу ногу. За узкий кожаный ремень джинсов был заткнут пистолет. Пистолет поразил меня больше всего.
Выражение Антонова лица не предвещало ничего хорошего.
– Где она? – рявкнул он с порога гостиной, озираясь по сторонам.
– Я здесь, Антон, – проскрипела я.
Михайлишин, мгновенно оценив обстановку, шагнул к дивану и наклонился надо мной:
– Кто?
– Что – кто? – не поняла я.
– Кто на тебя напал? – спросил Антон.
– Почему это ты думаешь, что на меня напали? – слабо удивилась я.
– А что я, по-твоему, должен думать, если ты мне звонишь, причем в полночь, да еще таким голосом…
– Каким – таким?
– …и просишь о помощи? – закончил, не обращая внимания на мою реплику, Антон. И снова спросил:
– Так что случилось?
– Почти ничего…
– Что значит – "почти"?
Я нашла взглядом маму, которую обнимал за плечи папа:
– Мама, выйдите все, пожалуйста. Мне надо наедине поговорить с Антоном. Пожалуйста.
Мама, поколебавшись, подчинилась. Они с папой вышли из гостиной. Ксюша ушла следом за ними и закрыла за собой двустворчатую стеклянную дверь. Я повернулась к Михайлишину и посмотрела ему прямо в глаза:
