Терехин ожесточенно сплюнул, не глядя на меня:
– Слушай, сынок, а ты выяснил, что он тут делал?
– Кто? – не понял я его. – Убитый?
– Да нет, старикан твой, который труп обнаружил.
– А-а, Бутурлин… Понимаете, товарищ майор, он бежал.
– От кого?
– Ни от кого. Он джоггингом занимается.
– Чем-чем? – Он повернулся ко мне неуловимо быстрым движением.
Я мысленно себя обматерил. Лучше его сейчас не раздражать. Дело в том, что Терехин терпеть не может, когда в разговоре употребляют всякие новомодные, особенно американские словечки и выражения. Хотя готов поставить на кон свою месячную зарплату: он прекрасно знает, что такое джоггинг.
– Ну, то есть он бегает трусцой, товарищ майор, – сказал я. – Он пенсионер и на здоровье слегка зациклился. Встает ни свет ни заря каждое утро и делает пробежку… Всегда по одному и тому же маршруту. В том числе через этот овраг и обратно.
– Это он тебе сказал?
– Нет. Я и раньше это знал.
Он что-то невнятно пробурчал себе под нос. Я терпеливо ждал новых вопросов.
– Он тебе домой позвонил?
– Да.
– Тебе, а не дежурному? Почему?
– Он меня хорошо знает.
– Откуда он звонил?
Я указал рукой в сторону видневшегося неподалеку дома под зеленой крышей:
– Вон оттуда, от Скоковых. Они хорошо знакомы. Сразу же после его звонка я позвонил дежурному, а сам сюда поехал.
Терехин помолчал. Потом спросил с эдакой ленцой в голосе, которая могла обмануть кого угодно, но только не меня:
– А где этот твой Бутурлин сейчас, сынок?
Вопрос явно не предвещал ничего хорошего.
– Я его подробно опросил и… и отпустил, товарищ майор, – сказал я. – Временно.
– Ишь ты… Отпустил, значит?
– Я не хотел его здесь держать, товарищ майор, – попытался объяснить я. – Но Николай Сергеич, то есть Бутурлин…
– Ты мне уже говорил, как его зовут, – в голосе Терехина послышались стальные нотки. Волкодав – он и есть Волкодав.
– Бутурлин одет был легко, а утро прохладное после дождя… И вообще, он человек старый…
– Хм, старый, – неодобрительно буркнул Терехин. – А я по-твоему, что, молодой?..
Я промолчал.
– Мда-а-а… – протянул он. – Ну, ты даешь, сынок. Надо же, вместо того чтобы придержать единственного свидетеля, он его спокойненько отпускает. Из милосердия. Ты что – мать Тереза? Может, у тебя в машине печка не работает, или бензина стало жалко? Так я тебе денег одолжу. На бензин. Получается, вместо того чтобы душегуба ловить, я тебя азам работы должен учить, сынок? Забыл, что торопыга обувшись парится?
Я по-прежнему молчал.
Да Терехин и не нуждался в моих оправданиях. Он занимался другим: вставлял мне, как он сам любит выражаться, "в мягкой французской манере". Но вставлял по полной программе.
Волкодав, конечно, был прав на все сто – свидетеля нельзя было отпускать до приезда опергруппы. Но я помнил, как расспрашивал Николая Сергеевича, когда примчался сюда первым. И как потом он, считая, что я не вижу его манипуляций, сунул под язык таблетку валидола. Я ведь знаю, что без лекарства он из дома не выходит.
Вот тогда-то я его и отпустил.
А теперь вот чувствую себя перед Волкодавом как щенок, бесстыдно нагадивший в чужой гостиной на персидский ковер. Как будто взял – и специально отпустил настоящего преступника, замочившего невинного егеря. Хотя в отличие от майора Терехина я не первый год знаю старого Бутурлина и, хоть застрели ты меня, представить его в роли хладнокровного убийцы ну никак не могу.
– Струхнул твой Бутурлин, когда труп обнаружил? – без улыбки спросил Терехин, но тон при этом слегка сбавил.
– Наверняка испугался. Но по его виду я бы не сказал. Он хорошо держался.
– Ладушки, Михайлишин. Потрясем твоего старикана, хоть ты его и отпустил… Попозже. У тебя все?
– Нет, не все. Вот что я выяснил у Бутурлина, товарищ майор. Покойный Пахомов ведь из гостей шел. А в гостях-то он вчера был как раз у Бутурлина. Они старинные приятели.
Терехин внимательно посмотрел на меня. Задумался.
– А это ты тоже самостоятельно выяснил, сынок? – тихо спросил он, выделив слово "самостоятельно".
– Нет. Это мне сам Бутурлин сказал.
– Без нажима?
– Сам. Сразу же. Это было первое, что он мне сказал, когда я сюда приехал.
