Я покосился на старлея. Крепкие нервы у парня. Не зря я его хочу забрать к себе. Единственное, что выдавало его волнение, – это моторика, как любит выражаться наш высокоученый доктор. То есть жесты. Со времени моего приезда Михайлишин уже дважды снимал форменную фуражку и приглаживал и без того аккуратно причесанные короткие темно-русые волосы. Я его понимаю: он чувствовал себя не в своей тарелке – убийство, а тем более такое вот, нечеловечески жестокое, для академпоселка – событие экстраординарное. Да еще не где-нибудь, а на его участке. Первое в этом году убийство на его территории, поэтому старлей явно чувствовал себя виноватым. Хотя какая может быть вина – убийство всегда происходит неожиданно.
Слышу – Михайлишин тихонько вздохнул. Потом он быстро посмотрел на меня: ждал от начальства указаний. Но начальство мрачно молчало. И поэтому Михайлишин тоже не произносил ни слова, время от времени искоса поглядывая на меня с высоты своего роста – участковый был под метр девяносто. Здоровый парень, накачанный. Насколько я знаю, он давно и серьезно занимается карате. Лицо у Михайлишина загорелое, крупно вылепленное. Гладко выбритое. Интересно, когда это он успел? Наверняка с вечера брился – сегодня утром у него времени не было. Хорошее лицо, подвижное. Но сейчас оно ничего не выражало и казалось даже безмятежным. Но я-то видел: светло-серые глаза старшего лейтенанта были прищурены и в них – по крайней мере для меня – легко читалось скрытое напряжение. И на лбу у него выступили мелкие капельки пота. А ведь было еще не жарко.
Я полез в карман плаща и вытащил пачку "Мальборо". Достал сигарету и прикурил от почти невидимого в утреннем свете огонька "зиппо".
Надо было с чего-то начинать.
– Что молчишь, сынок? – повернувшись ко мне, резко спросил Терехин. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности.
– Доброе молчанье лучше худого ворчанья? – продолжал он. – Мысли-то есть?
Это очень похоже на нашего майора: может вот молчать, как бирюк, хоть час, хоть два, а потом вдруг шарах – вопрос на засыпку. С ним не замечтаешься. Я искоса посмотрел на него. Он стоял, выдвинув вперед квадратную челюсть. Стоял жутко мрачный в своей знаменитой кепке, тень от козырька которой падала ему на глаза. Поэтому их выражения мне не было видно. Но коли обращается: "сынок" – значит, злой он сейчас как собака. А поговорками он сыплет, когда совсем злой. Но в любом случае – злой или добрый – Терехину лучше не врать: он на лжи любого поймает за пару секунд. На то он и Волкодав. Я его почти всегда так называю, за глаза конечно. И не я один. Он такой. Ему палец в рот не клади – мигом отхватит, и "мама" вымолвить не успеешь. Поэтому я честно ответил:
– Нет, товарищ майор.
При других обстоятельствах я обязательно обратился бы к нему по имени-отчеству: Петр Петрович. Он не очень любит официальные обращения. Но сейчас был неподходящий момент для задушевной беседы.
Он угрюмо посмотрел на меня:
– Ни одной?
– Ни одной, – признался я.
– Ничего не нашел? Орудие убийства?
– Нет. Я все тут облазил, товарищ майор, – сказал я.
– Следы не затоптал?
Я даже обиделся – что он меня, за пацана держит, который только позавчера из школы милиции вылупился? А еще к себе перетащить хочет. Об этом мне один мой дружок из его отдела по большому секрету шепнул. Правда, с Терехиным я упорно прикидываюсь, будто ничего про это не знаю. Но, честно говоря, жду не дождусь, когда это произойдет. Думаю, в самое ближайшее время. Особенно если я хоть как-то помогу ему распутать это убийство. Так что пахать я готов не за страх, а за совесть. А он мне про следы.
Но обиды я не то что не высказал, даже глазом не моргнул в ответ на его реплику: Терехин таких дел на дух не выносит. Я только коротко ответил:
– Я был осторожен.
– И?..
– Пусто. Да вы ж сами смотрели.
– Я-то смотрел, – проворчал он. – Какие-нибудь необычные детали?
– Ничего подозрительного. Все, как обычно. К тому же ночью гроза была, вы же знаете. Так что следы… – Я пожал плечами и добавил:
– Надо ждать собаку, товарищ майор.
– Собаку. Я сам ее жду, собаку. Как любимую барышню. Долго ждут, да больно бьют…
