– Есть!
Трошкин развернулся бежать и присел от испуга – снаряд рванул поблизости, воздушной волной осыпая бруствер. Радист торопливо юркнул в блиндаж.
«Не боись, Тёма, – подумалось мне. – Глядишь, до воентехника дорастешь. До младшего…»
Шныряя по ходам сообщения, я выбрался к родимой 8-й роте. За глинистым валом притаились «цуйки», взревывая станковыми ДШК и ровно стрекоча «максимами».
– Ротный!
Порошин вывалился из стрелковой ячейки, очумело отряхивая песок.
– Долбануло рядом совсем… – пробормотал он и вытянулся во фрунт.
– Не тянись, – заворчал я, – не на параде… Держитесь?
– Держимся, товарищ командир! Только… Нам пушку разбило, – нажаловался комроты. – А у другой панораму снесло, целимся через дуло… Одна «пятидесятка» целая пока, правда, снарядов хватает.
– Минометы?
– Только те, что на «цуйках», но мин мало, всего один ящик остался.
– Используй, Женя, – вздохнул я, – выпалывай чертову пехоту!
– Как тяпкой! – белозубо улыбнулся Порошин и крикнул: – Минометчики, к бою!
Растревоженный и неуспокоенный, я убрел обратно к артиллеристам. За спиной падали четкие команды:
– По пехоте! Заряд три! Прицел четыре-шестнадцать! Огонь!
– Выстрел!
Несерьезный хлопок, и мина взвилась, описывая крутую дугу.
– С горячим приветом, хренадеры! – выцедил я.
Там же, позже
Казалось чудом, что мы все еще живы. И не просто трясемся, зарывшись в норки, а воюем, бьем врага из его же оружия. Сколько наших полегло, я не знал. И не спешил послать за Шубиным или еще за кем – тяжкая усталость одолела вконец.
С раннего утра бегаю, ношусь по траншеям в попытке быть везде. Артиллеристы толкают пушку – и я подпихиваю. Пересел «пан Зюзя» на «однойку», затеял боезапас пополнить – и я снаряды таскаю. Громоздит ротный полукапонир – и комбат тут как тут, с саперной лопаткой наперевес…
Салов твердо обещал авиацию вызвать – «ближе к вечеру», как он выразился, а до тех пор надо справляться самим. Своими силами. А их уж и нет…
Мины кончились. Патроны для «ДШК» и те вышли. Последний снаряд запихали в накаленную «ахт-ахт», и тут прилетело. Меткий ли снаряд послал наводчик танковой пушки или шальной занесло, а только орудие раскурочило в лом.
Запаленно дыша, я подхватил снаряд для «однойки» и потащил, терпя ноющую боль в оттянутых руках. Это сколько же я железа «перекачал» сегодня… Шварценеггер позавидует.
Громыханье выстрелов и взрывов подутихло или это я малость слух потерял? Все шумы сраженья слились в нудный гул, и он плавал над позициями как монотонный звуковой фон, вроде ливня за окном.
Сгибаясь, от чего ломило поясницу, я добрел, дошкандыбал до «однойки». Из задней дверцы как раз показался Зюзя, чумазый и распаренный, с устатку забывший «мову».
– Ни, товарищ командир, – крикнул он, бодрясь, – лучше танк склепать! А то я туточки за троих! Сползу за рычаги, подвину цю колдобину, як треба, и обратно к орудию! Заряжаю, навожу… Давайтэ!
Кряхтя, он нагнулся, а я выжал снаряд.
– О-па! Держу, – прокряхтел военком. – Синицкий обищав подойти, будыть за мехвода…
– Скоро составлю вам компанию, – пообещал и я, руками упираясь в корму самоходки. – Щас только с Бритиковым перетолкую, а то у 8-й совсем «арты» не осталось… Много тебе еще?
– Давайте ще один, товарищ командир, и хватыть!
Я кивнул, да и поплелся за «ще одним». По дороге нашел себе занятие, а заодно – маленькую передышку для измочаленных мышц. Пригнулся и глянул в стереотрубу. Ну, хоть не зря…
Десятки танков коптили небо черными и синими дымами, а полегшую траву окраса жженого сахара уминали тушки в шинелях цвета «фельдграу». Картинка!
Мой рот сложился в кривую ухмылку. Не зря…
– Товарищ командир!
Я поднял глаза. Передо мной покачивался Бритиков – бледный, без фуражки, с обмотанной бинтом головой.
– Мы там «цуйку» впрягли, товарищ командир, – старательно выговорил лейтенант, – оттащим одну «семидесятипятку» Порошину. А то с того фланга – тишина…
– Добро, – кивнул я, экономя слова. Говорить о том, что я-де и шел за этим к нему – зачем?
Подхватив на руки снаряд, со стоном распрямился и даже не глянул кругом. Слышит ли кто, как я тут расстонался, или нет, мне было совершенно безразлично. Отупел.
