Результатом ксенофобских настроений, отражавшихся в литературе, являлись сюжеты, в которых прослеживалось варьирование от мелких обидных эпитетов до историй с трагическим исходом. Юрий Хабибулин в повести «Небоевые потери» (2014) описал одну из таких историй. В ней рассказывается о благородном грузине, преданном своей стране, и его дружбе с русским, Сан Санычем (капитаном Александром Александровичем Шабановым). Они вместе воевали в Афганистане. Здесь герои противопоставляются не просто по национальному признаку, но и по поколениям: старшее – советское, младшее – постсоветское. Молодое поколение видится автору аморальным, а старшее – воспитанным на высокогуманных ценностях. Оптимист Сан Саныч приютил спивающегося, обиженного на весь мир Ленчика и помогал ему из жалости. Жертвой Ленчика, пребывавшего в угаре кавказофобских настроений, бесчеловечного, ограниченного и распущенного, стал друг Шабанова – грузин Дато Гвенетадзе, спасший Сан Саныча в Афгане. Дато был военным переводчиком и журналистом, побывавшим после Афгана во многих горячих точках мира. Долгожданная встреча в кафе с дочкой Этери закончилась для Гвенетадзе трагически. Герой, избежавший смерти на войне, умер от удара в голову пьяного Ленчика, который, увидев кавказца с девушкой, решил, что это «черножопый клеит их баб» (Хабибулин, 2014)[97]. Главной причиной бессмысленного поступка стала кавказская внешность:
Те, кто Дато не знал, легко могли принять его и за кавказца, и за араба, и даже за итальянца, настолько в нем переплелись характерные черты и признаки разных народов, среди которых другу приходилось подолгу жить и не выделяться (Там же).
Осуждая и обвиняя старшее поколение в появлении таких, как Ленчик, писатель выбирает многозначный конец для своей повести. Шабанов, не успевший защитить друга, взял вину на себя. Смена поколений в России повлекла за собой и разное отношения к иным.
Эпизод, демонстрирующий расхождение обывательского мнения с конкретным случаем, представлен в рассказе Славы Сергеева «Места пребывания истинной интеллигенции» (2000). В нем идет речь о двух литераторах, вышедших на улицу из кафе и встретивших грузина Георгия Ивановича, которого приняли за наркомана. Автор саркастически обыгрывает ситуацию, когда «элита нации» – литераторы в трезвом состоянии ведут себя крайне непристойно, хамски по сравнению с выпившим кавказцем.
– Извините ради Бога, ребята, – вдруг сказал он, – за нескромный вопрос… Еще раз извиняюсь. Вы чем занимаетесь?..
– Онанизмом, – мрачно ответствовал Воропаев, выдержав небольшую паузу.
– А, – засмеялся грузин, – почтенное занятие. Ничто так не возвышает душу. Ну, а по жизни, так сказать, в миру, вы кто? Случайно не живописцы?
– Литераторы, – сказал я, видя, что ситуация не опасная. Что перед нами, по крайней мере с виду, нормальный человек. – Русские писатели. Совесть народа, е-мое… (Сергеев, 2000. C. 118–140).
С точки зрения рассказчика, наркомания стала одним из показателей идентификации современного грузина.
Типичный интеллигентный грузин описывается в рассказах-воспоминаниях постсоветского времени «Волшебный рог Вахушти» Василия Голованова (1960 г. р.) и «Мишенька» Юрия Роста (1939 г. р.). В первом автор знакомит читателя с известным грузинским переводчиком, писателем, исследователем грузинского фольклора Вахушти Котетишвили (Голованов, 2009. C. 10–44). Это образ «кровно» связанного со своим русским другом интеллектуала, сильного духом грузина, почитающего традиции и помнящего друзей до конца своих дней. Несмотря на пережитое в 1990-е годы в Грузии, пожилой человек с подорванным здоровьем при первых словах производил удивительное впечатление:
Ибо и сейчас у этого немощного с виду старика было чему поучиться: достоинство, жесты, эмоции – целый фонтан прекрасных эмоций, целительное воздействие которых я не испытывал на себе в сволочной атмосфере Москвы целые годы! Какая душа была нужна, чтобы взрастить такие чувства! Рядом с Вахушти я ощущал себя просто деревянным чурбаном именно в силу невозможности ответить на его эмоции, выразить свои признательность и любовь, которые я на самом деле испытывал. Я понимал, что по всему, а прежде всего – по силе и чистоте чувства не могу соответствовать мощи этого старика, пусть даже опутанного системой дыхательных трубок. Последний тост был опять за отца и за Тато – за обоих мы выпили чокаясь, как за живых. Ибо в каком-то смысле они продолжают жить, пока жив Вахушти: ему под силу хранить их в душе живыми. Когда он умрет, они, наверно, окончательно умрут тоже (Там же. C. 28).
