На вторую ночь пути с полки, противоположной моей верхней, сорвался пьяный русский прапорщик, весь вечер накануне пристававший ко мне: «– Куда едешь, хачык?» «Хачиками» русские шовинисты презрительно называют нас, армян, грузин, аджарцев – всех кавказцев. Ничего обидного в этом не было бы, если бы не интонация, не акцент, которым они обязательно сопровождают свое «хачык». Хоть я по-русски говорю чище и правильнее этого вонючего толстозадого «куска» (так, я слышал, зовут их в армии за неугасимую и неутомимую страсть красть все, что ни попадя), ответить ему: «В Москву, кусок, в Москву!» – я не осмелился. Его налитые водкой свиные глазки были лишены мысли (Пчелин, 2001. C. 100).
Писатель так поворачивает сюжет, что пьяный русский прапорщик, считающий себя представителем титульной нации, не может быть сравним даже с преступником, вором в законе, потому что тот находится над национальными различиями и определяет добропорядочность людей не по нации, а по поступкам. Пчелин рассказывает о воре в законе Батоне (скорее всего, по национальности он грузин, потому что в России было несколько грузинских криминальных группировок; к тому же кличка Батон может происходить от грузинского «батоно» – господин), который разбил о голову человека бутылку за то, что тот обозвал «жидом» его адвоката Раскина.
Акцент как принадлежность к чужим, но порядочным находит место в романе Вячеслава Передельского «Перцев дом». Здесь всплывает образ кавказца, грузина, что становится понятно по указанию на главного героя поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»:
Потомок «витязя» не заставил себя «долго» ждать. Их развелось в туманном городе, как тараканов на кухне. Конечно, был он не в тигровой шкуре, в добротном черном клифте, в традиционной кепке-аэродроме. <…>
– Понимаешь, ара…
– Нэ ара я, – перебил витязь. – Нэ называй мэнэ так.
– Кацо? – спросил Лева. – Значит, Ладо.
– Шалва я. Тэбе чего? (Передельский, 1992. № 5. C. 11).
Передельский, несмотря на ироничное повествование, в одном из эпизодов обращает внимание читателя на унизительное отношение к кавказцу. Писатель, как и предыдущие авторы, пользуясь приемом противопоставления, выстраивает образ жуликов, говорящих без акцента, и образ порядочного человека, говорящего с акцентом. Русские воры-аферисты продают грузину не золотое, а медное кольцо. Автор стремится развеять стереотип о говорящих с акцентом как о дикарях и преступниках, тем самым желая удержать людей иных национальностей в многонациональном поле, создававшемся на протяжении многих лет. Такая же тенденция прослеживается и у Хабибулина в рассказе «Небоевые потери» (2014), о котором пойдет речь ниже.
В прозе Александра Потемкина (1947 г. р.), пропитанной мотивами Достоевского, грузинский акцент является характеристикой человека из мира «богатства и шикерии» (роман «Человек отменяется», 2007. С. 8). Персонаж с грузинским акцентом почти всегда находится в гуще социальной жизни, окрашенной разными пороками (аукцион по покупке женщин – «Бес», 2003а; игра – «Игрок», 2003б). Писатель не противопоставляет грузинских персонажей всем остальным, наоборот, несмотря на акцент и порочность, создает вокруг них ареол своих «симпатяг» (Потемкин, 2003а. С. 244). Постмодернистские приемы («шизофрения» и интертекстуальность) являются главным орудием автора в репрезентации разложившегося современного российского общества. Если суммировать произведения «Игрок», «Бес», «Человек отменяется», «Стол» (2004а), «Я» (2004б), то читатель познакомится с «энциклопедией русской жизни» 1990–2000-х годов, в которой персонажи с грузинским акцентом являются неотъемлемой частью.
Кроме акцента, особое место в литературе занимает обращение к описанию внешности и поведенческих, ментальных особенностей нерусских[96]. Как пишет Алоис Моосмюллер, нельзя сравнивать жизнь в джунглях с жизнью в пустыне (Moosmüller, 2009) – культуры разные и поведение людей разное. Культурные различия между русскими и грузинами первыми попали под удар в последние годы существования СССР. Так же как акцент и переосмысление исторической роли (оккупант/миссионер), обращение к описанию внешности, в зависимости от тональности, служит деколонизации или, наоборот, продолжению имперского дискурса.
