Радищев в поэме «Бова» (1799–1802) также видел древнюю Грузию времен Колхиды и Иверии, как назывались ранее земли западной и восточной Грузии, через призму древней истории: «Загляну я во Колхиду, Землю страшну и волшебну…» (Радищев, 1975).
В XIX веке Грузия стала центром административно-политической жизни Кавказского наместничества Российской империи. Из Тбилиси имперские наместники контролировали Кавказ. Это наложило отпечаток на художественную и мемуарную литературу, так как топонимы Кавказ и Грузия употреблялись чуть ли не через дефис (Ratiani, 2013. № 5. P. 111). Несмотря на смешение топонимов, в литературных образах наблюдались разграничения. Северный Кавказ, населенный горцами, ассоциировался с мужчиной, борцом против колонизации, а Грузия воспринималась феминизированно, как покоренная экзотическая красавица (см.: Layton, 1994). Подтверждением этому служит лирика с «ориенталистским» содержанием. Например, в романе «Кетевана, или Грузия в 1812 году» (1832) офицера имперской армии и поэта Александра Ардалионовича Шишкова есть строки:
…когда я приехал в Грузию [1818]; мудрено ли, что она показалась мне красавицей, роскошно лежащею на цветистом ковре, голова которой покоится на снежном Кавказе, как на белой подушке, а у ног благоухают розы Гилани! (см.: Шадури, 1948, I. C. 427–428).
Или в стихотворении Александра Ивановича Одоевского «Брак Грузии с Русским царством» (1838):
Дева черноглазая! Дева чернобровая!
Грузия! Дочь и зари, и огня!
Страсть и нега томная, прелесть вечно новая
Дышат в тебе, сожигая меня!
Не томит тебя кручина
Прежних, пасмурных годов!
Много было женихов,
Ты избрала – Исполина!
Вхождение Грузии под протекторат Российской империи в 1783 году активно стало упоминаться в русской литературе как особо положительное событие. Постоянно подчеркивалось, что после подписания южная страна начала процветать. Нарратив о защитной миссии обрел широкое распространение. Тема процветания под российским крылом звучит у Михаила Юрьевича Лермонтова в поэме «Мцыри» (1839):
И божья благодать сошла
На Грузию! Она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов,
За гранью дружеских штыков.
Роль России как покровительницы подчеркивается и у Якова Петровича Полонского в стихотворении по случаю открытия Тифлисского театра:
Вдали от северных и нам родных степей,
На родине воинственных детей,
В стране, кругом заставленной горами,
Куда нас, русских, привела
Десница, правящая нами,
На миротворные дела —
В стране, где так упорно свято
За крест боролся русский штык,
Где с европейцем азиата
Сближает русский наш язык,
Воинственной России лира
Не в первый раз поет, мечтания полна… (1851).
Популярность темы Грузии в русской литературе подогревалась ощущением мессианской роли колонизаторов и стремлением изучить неизвестный край. И первое, и второе приближало провинцию к центру империи. Сформировалось некое постоянство, привычка обращаться к Грузии и Кавказу, которая подтолкнула к появлению имперской литературной традиции.
Восприятие союза с Россией грузинскими литераторами выглядело двойственно. Одни из них в своих письмах и заметках первой половины XIX века отмечают союз с Россией как верный шаг ради спасения:
Грузины в пределах своего населения пользуются всеми благами мира и свободны от тех неурядиц и постоянных боевых столкновений с облегавшими со всех сторон врагами, которым они подвергались в течение пяти столетий. Вполне они осознают, что этим обязаны могуществу единоверной России (Кипиани, 1848).
Другие стали говорить об аннексии, так как в 1801 году некоторые положения Георгиевского трактата были нарушены и грузинские княжества превратились в провинцию Российской империи. С этого момента в грузинской литературе риторика «Российская империя как „солнце с севера“» изменилась в сторону «агрессор/захватчик/поработитель Грузии». Существует мнение, что в письменных источниках на грузинском языке отношения Грузии и России как светлого и темного определились уже в конце XVIII века (Киланава, 2009
