Эдвардссон снял кипу газет с единственного в комнате кресла.
– Садитесь, я принесу что-нибудь выпить. У меня в холодильнике есть пиво.
– Пусть будет пиво, – сказал Мартин Бек.
Эдвардссон сходил на кухню и вернулся с двумя бутылками пива и стаканами.
– «Бекс Бир». Пиво Бека, – сказал он. – Нам в самый раз.
Разлив пиво по стаканам, он уселся на диван, закинув руку на спинку.
Мартин Бек сделал большой глоток. Пиво было холодное, в жару такое только и пить. Потом сказал:
– Ну, вы ведь знаете, по какому делу я пришел?
Эдвардссон кивнул, закуривая сигарету.
– Да, Пальмгрен. Не могу сказать, что я горько оплакиваю эту потерю.
– Вы его знали?
– Лично? Вовсе нет. Но так или иначе мне все время приходилось наталкиваться на это имя. На меня Пальмгрен производил очень тяжелое, неприятное впечатление. Впрочем, я никогда не терпел людей его толка.
– Что значит – «его толка»?
– Людей, для которых деньги – все, и которые не брезгуют никакими средствами, чтобы их добыть.
– Я с удовольствием выслушаю ваше мнение о Пальмгрене потом, если вы захотите, конечно, но пока меня интересует другое. Вы видели человека, который в него стрелял?
Эдвардссон провел рукой по волосам, в которых уже пробивалась проседь.
– Боюсь, что тут я вам помочь не сумею. Я сидел, читал и, собственно, среагировал на все это только тогда, когда тот человек уже вылезал из окна. Меня интересовал в первую очередь Пальмгрен, а стрелявшего я видел лишь мельком. Он очень быстро исчез, и, когда я опомнился и подбежал к окну, его уже не было видно.
Мартин Бек достал из кармана мятую пачку «Флориды» и закурил.
– Вы совсем не помните, как он выглядел?
– Вспоминаю, что одежда была темной, костюм или пиджак и брюки, и что он не молод. Но это только мимолетное впечатление, ему может быть лет тридцать, сорок, ну пятьдесят, но никак не больше и не меньше этих пределов.
– А эта пальмгреновская компания уже сидела за столом, когда вы пришли?
– Нет, – сказал Эдвардссон. – Как раз наоборот. Когда они явились, я уже поел и выпил виски. Я ведь без семьи и иногда люблю пойти в какой-нибудь кабак и спокойно посидеть там за книгой. Бывает, что я засиживаюсь довольно долго. – Он помолчал и добавил: – Хотя это и чертовски дорого, конечно.
– Узнали ли вы кого-нибудь, кроме Пальмгрена, в этой компании?
– Его жену и того молодого человека, который считается… то есть считался его правой рукой. Остальных не знаю, но мне показалось, что они все служащие концерна. Двое из них говорили по-датски.
Эдвардссон достал из кармана брюк носовой платок и вытер пот со лба. На нем была белая рубашка, галстук, светлые териленовые брюки и темные ботинки. Рубашка намокла от пота. Мартин Бек чувствовал, что его рубашка тоже стала влажной и прилипает к телу.
– Может быть, вы случайно слышали, о чем шла речь за столом? – спросил он.
– Честно говоря, да. Я по природе любопытен и люблю изучать людей, поэтому я сидел и почти что подслушивал. Пальмгрен и датчанин говорили о делах, и я не понял, о чем шла речь, но они несколько раз упомянули Родезию. Этого Пальмгрена просто распирали всякие планы и идеи, он сам сказал за столом об этом. Потом много говорили о разных темных аферах. Женщины болтали о том, о чем обычно болтают женщины такого рода. Тряпки, поездки, общие знакомые, приемы и прочее. Фру Пальмгрен и самая молодая из дам говорили о какой-то женщине, сделавшей операцию грудей, которые были плоскими, а после этого стали упругими, как теннисные мячи, и чуть ли не упирались в подбородок. Потом Шарлотта Пальмгрен рассказала о приеме в Нью-Йорке, на котором был Фрэнк Синатра и кто-то по прозвищу Бутерброд всю ночь поил компанию шампанским. И остальное было не лучше. Что в «Твильфите» есть шикарные бюстгальтеры по семьдесят пять крон за штуку. Что летом жарко носить парик и приходится укладывать волосы каждый день.
Мартин Бек подумал, что Эдвардссон в тот вечер мало что прочел в своей книге.
– Ну а другие мужчины? Тоже говорили о делах?
– Не так много. Создавалось впечатление, что перед этим ужином у них было деловое заседание: четвертый из них, то есть не датчанин и не тот, что моложе всех, говорил о чем-то в этом роде. Нет, их разговор касался уж никак не высоких тем. Они, к примеру, долго болтали о галстуке, который надел Пальмгрен и которого я не видел, потому, что Пальмгрен сидел спиной ко мне. Галстук был, наверное, какой-то особенный, потому что все им восхищались, а Пальмгрен сказал, что купил его на Елисейских полях в Париже за девяносто пять франков. А этот четвертый говорил, что мучается и не спит по ночам из-за очень серьезной проблемы: его дочь спуталась с негром. Пальмгрен предложил отправить ее в Швейцарию, где вряд ли есть негры.
