— Барону он тоже признался в этом, — рассказывает Камилла. — Его это очень развеселило. Он сказал Хруске, что если он соскучится по старому доброму Богуславу, то может навестить его. Но вскоре это стало невозможно.
Я пришла Камилле на помощь:
— Вы не посмотрите замок на садовых воротах, господин Вегерер, он заедает.
— Конечно, — говорит он. — А что же делать с каменными плитами, вы до сих пор их не поменяли. Еще немного, и за эту работу некому будет приняться.
Мы с Камиллой переглянулись. Мы как раз хотели заказать рабочего на завтра, но теперь откажемся от этой затеи.
— Все висит на мне, старике, — говорит Вегерер, прежде чем уйти.
* * *
Я понимала, что день, когда я пришла к Камилле впервые, станет началом целой череды разговоров и мне придется еще не один раз побывать здесь. Ведущую роль в этом разговоре я отвела Камилле, решив, что буду включаться в него постепенно.
— Дай мне все сказать тебе, Рената, — начала она. — Мне о многом нужно рассказать — о моих ошибках, о моей вине, обо всем, в чем я была неправа перед тобой, перед Вереной, перед самой собой. Позволь поговорить с тобой. Ты — единственный человек, которому я могу довериться.
Я слушала ее, не перебивая, чтобы она могла остановиться, когда захочет.
— Если бы Верена не умерла, — продолжала Камилла, — я бы до конца своей жизни думала, что действую умно и ловко. Я прекрасно продумала план мести и прикрыла его изящными, но весьма коварными идеями, которые позволили мне достичь цели. Если бы Верена не умерла, я бы прекрасно жила в этом доме, бывшем доме инженера, который сейчас принадлежит мне, и так бы и думала, что Рената не отважится прийти сюда, хотя верит, что показала мне, как холодно она относится ко всему происшедшему и как дорога ей завоеванная ею свобода. Но меня-то она не проведет, думала я, в конце концов она не переживет того, что осталась одна, без мужа и сына, что Верена стала женой Юргена, что Матиас гостит в доме Верены на Барбадосе, что он, возможно, будет там жить. Я выслушала ее, как она того хотела, я пригласила ее навестить меня, дала ей понять, что больше не намереваюсь вмешиваться в ее жизнь. Но она не приходила, потому что она была слабой, а я — сильной. И вот по моей вине умирает Верена. Все меняется. Теперь все, что я делала, обернулось против меня, оказалось напрасной и злой затеей. Я осознала свою вину, и она сделала меня слабой, Рената. Мне пришлось просить тебя прийти ко мне. Ты приехала и согласилась выслушать меня, у меня появилась надежда остаться здесь, а не сбежать куда глаза глядят. Когда я писала тебе письмо, я не была уверена, что ты откликнешься на мою просьбу. Но, отослав его, я вдруг поняла, что ты придешь, я поняла, что недооценивала тебя. И вот ты здесь. Мы поменялись ролями.
— Нет, Камилла, — возразила я, — ты ошибаешься. Мы остались каждый на своем месте. Наши роли лишь немного изменились. Моя дает мне сейчас больше возможности проявиться.
Все оставшееся время мы говорим о Верене. Камилла рассказывала мне о том, какой она была в детстве, в юности. Бесчисленные воспоминания о значительных и незначительных событиях, о совсем крошечных эпизодах из ее жизни складывались в трогательные картины, вспоминалось давно забытое, разочарования в ее рассказе становились радостями, радости превращались в счастье. И за всеми ее словами жило тихое признание того, что отношения между дочерью и матерью были нелегкими.
— Я никогда не понимала полностью чрезмерную любовь моего мужа к Верене, — говорила Камилла. — Сейчас, когда она мертва, я поняла его.
Она взглянула на меня, и на какое-то мгновение ей удалось забыть о своем горе.
— Извини, — сказала она. — Тебе, наверное, трудно все время слышать имя Верены.
Наконец у Камиллы кончились силы, и она больше не могла говорить дальше. Она поникла в кресле, ее лицо безжизненно застыло, на глаза опустились белые, бескровные веки. Я отправилась в кухню приготовить чай.
Я пришла в бывшие владения фрау Бергер. Печка, которую раньше топили углем и дровами, все еще стояла на своем месте посреди кухни. В углу я обнаружила газовую плиту — единственную перемену в обстановке, которую я заметила.
