Полдетства. Как сейчас помню… - страница 43

Я отучился на подготовительных курсах, потом год в школе (с перерывом на московские драки и промозглую ВДНХ без мороженого), я почувствовал свет первой любви и научился складывать счетные палочки и буквы в слова, вдохнул последний раз аромат любимых цветов из царства, где священнодействовал прапорщик с округлыми интонациями, в который раз прошел по парку длинной тропинкой, чтобы миновать загон с козликами, где уже не было любимого олененка, наконец я сложил аккуратно, как сумел, свой коричневый костюмчик. Все. На этом лучшая половина моего детства заканчивается. Не осознавая этого, я тем не менее остро чувствовал, что это происходит. Ну хорошо, значит так, буду жить дальше. Наверняка и потом будет что-то интересное. Жизнь всегда интересна, это я уже уяснил к своим восьми годам.

Кстати, девочку, благодаря которой мне хотелось ходить в школу в тот самый сложный, начальный период, девочку, ради которой я согласился променять свободу лугов и улиц на счетные палочки и кассу букв, звали Айжан. Она уже давно бабушка, жива-здорова где-то в Казахстане. Со дня выпускного в мае 1980-го я никогда ее больше не видел.

Когда мы уезжали в Союз навсегда, это было похоже на обычный отпуск, но все равно ощущалось как-то иначе. «Навсегда» чувствовалось. И хотя мы, дети, многого не понимали тогда, но некоторые простые вещи делали эту перемену заметной. Например, больше не будет вкусной жвачки. А еще не будет столько патронов по первому требованию. Ну и не очень-то дома погуляешь на улице – машин в Москве куда больше. Было и хорошее: чаще буду видеть бабушек, если начнется война, то меня сразу в плен не захватят, потому что от «фашистов» я буду подальше, ну и еще наверняка что-нибудь хорошее должно быть. Но это хорошее все равно не перевешивало все неуловимо прекрасное, что оставалось в той, теперь уже прошедшей части моего детства.

В Москву мы возвращались в 1980 году. Год страшный для города и для страны. Запомнилась жара, от которой голова готова была лопнуть. Мы ехали с вокзала на такси, и именно там, в машине, прозвучала страшная новость – сегодня хоронят Высоцкого. Мама прикрыла рот («Да вы что!»), а я… я тоже понял, что это ужасно грустно. Я знал его песни – только они и были на старых папиных бобинах с пленкой. Знал я и то, что он был вроде как запрещен, хотя все пели и слушали только его. И вот он умер. В день, когда ушло мое дошкольное домосковское детство, ушел и Владимир Высоцкий.

Позже, случайно напав на дефицит, одной из первой пластинок я купил его официально разрешенный альбом и наизусть заслушал «Ноль семь», «Скалолазку», «Утреннюю гимнастику» и другие. Такое вот совпадение.

Через несколько дней после того мама позвала меня посмотреть на удивительную красоту – закрытие Олимпиады-80. Но я все тянул, и ее вопрос «Тебе что, совсем это не интересно, что ли?» вызвал во мне непонятную и странную реакцию. Ах, раз так, то да, мне совсем не интересно… И не пошел. Сидел в другой комнате, прислушивался, почти всплакнул под песню про ласкового Мишу, который возвращается в свой сказочный лес, но порога комнаты не переступил. Зачем я так себя вел? Вроде с мамой не ссорился, телевизор посмотреть хотел, но почему-то не пошел. Странный он был, тот восьмидесятый год.

В сентябре меня определили в ту же школу, в которой я отучился две недели в первом классе – во время отпуска. Кажется, это был уже другой класс. И начался школьный период. Но это уже другая глава прекрасного, удивительного детства, лучшей поры моей жизни. Не знаю, может быть, когда-нибудь я напишу и об этом времени, но то, что я никогда, никогда не забуду о нем – в это уж вы поверьте.

Вам, возможно, интересно, в каких декорациях разворачивались приключения моего детства. Тот военный городок, где мы обосновались на пять долгих лет, назывался Форст-Цинна. Сейчас он заброшен и известен только историкам-энтузиастам, а жаль, потому что судьба у него прелюбопытная.

Начинается его история в 1934 году, когда Германия начала наращивать военную мощь в преддверии скорой войны. Новый городок получил немудреное название Lager III – просто потому, что на окраине Ютербогского полигона военные городки под названием Altes Lager («Первый лагерь») и Neues Lager («Новый лагерь») уже существовали.