Прекрасно помню ночь в поезде в наш первый, зимний, отпуск, когда родилась моя сестра Марина. Помню, как однажды папу не отпустили с нами и мы полетели на самолете – было круто, хотя тошнило всех. В другой раз папа на нашу семью купил четыре полных места, и все купе на время поездки стало только нашим домиком. Восторг! А вот из последней поездки помню только нашу дорогу в такси от вокзала до дома, страшную жару на улице, волнами раскаленного воздуха врывающуюся в окна «Волги-24». И сообщение водителя, услышав которое мама ойкнула и прикрыла рот рукой. «Умер Высоцкий». Высоцкого я знал: он был запрещен и поэтому звучал из каждого магнитофона в военном городке. После смерти Высоцкого мы в Германию больше не ездили, и у меня началась другая жизнь.
Обычно наш отпуск выпадал на лето, и тогда мы успевали за одно путешествие навестить обеих бабушек. Кроме того, первого, такого запоминающегося отпуска 1976 года, когда моя сестра родилась прямо в дороге. Остальные поездки обошлись без таких передряг. Помню, как папа отвозил нас к бабушке в Белую Березку. Сначала эпопея – купить билет. Онлайн-заказов не было, приходилось выстаивать многочасовые очереди к окошку кассы, которое периодически закрывались то на обед, то еще по какой-то надобности хозяйки окошка. И это великое стояние не могло быть гарантией того, что к моменту, когда подойдет очередь, билеты еще останутся. Спасали так называемые воинские кассы – там практически без очередей обслуживали военных. Шинель и погоны в те времена имели вес и были в ряде случаев и палочкой-выручалочкой, и пропуском к дефицитным ресурсам. После нескольких часов отсутствия радостный папа появлялся дома с гордым блеском в глазах. «Купил?» – «Да!»
Наступал день отъезда, точнее вечер, потому что поезда к бабушке всегда уходили, когда темнело. Как-то, не иначе волшебством, удавалось поймать такси, туда загружался весь скарб – чемоданы, рюкзак, еще пара маленьких сумочек – вещи на пол-лета, подарки знакомым и родственникам, еда, которую смогли достать и которая (возможно) не испортится за время пути. Купе было роскошью, приходилось довольствоваться плацкартным вагоном. Дорога…
О, романтика советского плацкарта! Торчащие в проходе ноги в носках, на откидных столиках куры в газете, водка, карты, яблоки, отовсюду перегар, смех, анекдоты, шиканье, храп – смесь звуков и запахов, настроений и состояний. Потом самостоятельное расстилание влажных простыней, дребезжание ложечек в стаканах с подстаканниками, постепенное засыпание большой вагонной семьи. Но часа в три утра нам уже надо просыпаться – выходим! Да поскорее, стоим всего две минуты, а вещей-то сколько! Курящие товарищи, помогите вещи вынести, а то тут дети на руках спят! Несколько безумных мгновений суеты, и вот мы уже на станции Суземка. Улетающий поезд обдает нас ледяным ветром и скрывается вдали. Запахи железнодорожной станции, далекие, механические какие-то звуки, но вскоре – тишина… Это не конечная, пересадочная. Следующего поезда ждать три часа.
Кто-то из нас, детей (не я), обычно не мог побороть сон, и его (ее) перекладывали либо на руки маме или папе, либо на жесткую скамью с гнутой спинкой, которая юным и легким жесткой не казалась. Я же какое-то время под присмотром папы исследовал незнакомое и удивительное пространство полустанка.
Фонари вдоль длинного пустынного перрона горели тускло-желтым, в их свете вились редкие мошки. Некоторые комарики, очевидно уставшие от «танца света», садились на кирпичную стену и заканчивали свою жизнь этой же ночью, если оказывались в зоне досягаемости моей ладони. Папа любил рассказывать о случае, когда мы оказались на этой же станции год спустя и так же бродили вдоль перрона. Подойдя к стене и не увидев даже следов комариных трупиков, я поинтересовался, где же мои многочисленные жертвы. Не забыл…
Где-то сонно кудахтали квочки. Воздух был упоителен и пьянил. Свежесть, запахи трав и немного железной дороги, навоза… И опять свежесть, много небывалой свежести ночи. Не передать ощущение от того воздуха! Какой он был сказочно вкусный.
