Владимир Голубев
Дора
Рассказ
Ты моя красавица. Ты моя любимая. Ты лучше всех. Ты – идеал. Ты – смысл жизни. Я теперь уже боюсь тебя касаться, чтобы мои грязные руки не оставили следов на твоем прекрасном теле. Когда я поднимаюсь по лесенке наверх, к тебе, у меня захватывает дух. Сердце учащенно бьется, колени дрожат, а ладони потеют. И я млею от любви.
Днем рутина, скука и одиночество. Особенно зимой. Лес, конечно, хорош, он приветлив и понятен. Но он же стоит вечным зеленым упреком неудачнику. Все временно. «Иди, поработай временно, лесником. Практика в лесу необходима. А там, глядишь, освободится местечко, и мы тебя пристроим». Пристроили. Сколько я уже здесь? Тридцать лет? Или больше? Всю жизнь. Всю мою никакую серую жизнь.
Ночью я иду к тебе. Ночью я оживаю и живу. И работаю над тобой с вдохновеньем и радостью. И грустью, иногда переходящей в страх, потому что я боюсь тебя потерять. Мне стоит больших усилий убедить себя, что это бред, я не могу потерять тебя, потому что ты во мне, и если ты исчезнешь, я не успею осознать потерю. А потеря неосознанная таковой не является. Ведь человек, у которого умерла любимая, не мучается от потери, пока о ней не узнает.
Пусть кто-то строит воздушные замки, кому-то нужна башня из слоновой кости, а мне нужна ты.
Ты почти готова. Осталось навести блеск. Но почему-то не хочется заканчивать работу, и я всячески оттягиваю момент. Я так привык к тебе! Нет, конечно, этот момент настанет, для этого великого момента я тебя и построил. Ты – орудие ВОЗМЕЗДИЯ. Нет, это не то жалкое «возмездие», про которое твердили и в которое сами не верили проигравшие войну немцы. Это восстановление попранной справедливости. Моей попранной чести. Месть за мою никудышную и пустую жизнь. В которой я не виноват. Это моя личная справедливость, и она для меня выше всех других справедливостей на свете.
Я начал строить тебя пятнадцать лет назад, когда стало ясно, что всё временное – постоянно, и «местечко» для меня не освободится никогда. Что все «местечки» давно и прочно заняты, что владеть лесом так же выгодно, как и нефтью, и что подобные мне серенькие неудачники используются лишь для поддержания в надлежащем виде чужого богатства, и что претензии этих самых неудачников на часть этого богатства не более чем смешны. Как, например, претензии муравьев на владение лесом. Живёте в лесу? Живите. Пока это не мешает Большим Людям.
И наш лесной техникум существует только для того, чтобы производить усердных неудачников. Раньше лес принадлежал то ли государству, то ли народу. В общем, никому. Большие Люди и тогда брали в лесу все, что хотели, и сколько хотели, плюя на собственные законы. А сейчас они, эти же люди, берут в лесу опять же все, но уже по праву собственников. Мой, самый дальний участок, пока не трогают, но это пока… они еще не все вырубили там, где есть дороги.
Пятнадцать лет назад… Тогда я случайно увидел твое изображение в журнале. Я влюбился в тебя сразу, с первого взгляда. Я тогда понял, что ты и есть моя судьба, мой крест и мое наслаждение. И надежда на справедливость. Что однажды ты одним махом сделаешь мир таким, каким он должен быть, и подаришь мне хоть полсекунды счастья…
Днем я выполнял свою работу, а ночью расчищал в лесу широкую просеку под два параллельных, разнесенных на семь метров, железнодорожных пути.
Ночная работа тяжела. Кто-нибудь пробовал не спать по ночам пятнадцать лет? Утром я вставал с кровати, а все мои кости ныли. На ладонях появились кровавые мозоли. Мне это снилось? Теперь уже не знаю. Знаю одно: я работал. Каждую ночь, из ночи в ночь. Без выходных и праздников. Без скидок на болезни и выпивку. Однажды мне пришлось переделывать то, что я наворочал там, свалившись спать пьяным. Тогда я прекратил выпивать.
Месть. Вот что движет неудачником. Испуганный зверек месть, живущий в голове-клетке. Погодите. Все вы свое получите. Я ничего не забыл. Я все помню. В подробностях.
Сашка Волков! Я помню, как ты в детском саду пинал меня под столом ногой, обутой в жесткую «скороходовскую» сандальку. Ты пинал меня каждый раз, как мы садились есть или рисовать. Это было твоим эксклюзивным развлечением в детсадовской скуке. У меня на голени появился синячок. Не помогали ни жалобы воспитательнице, ни жалобы маме, ни разговоры мамы с твоей мамой, ничего. И даже когда нас рассадили по разным столам, ты улучал момент и неожиданно пинал меня, на прогулке или в группе, во время подвижной игры. Я кричал и вырывался, когда мама вела меня в сад. И не было старшего брата, который мог бы пнуть тебя. А сам я боялся. Я всегда всех боялся. И фамилия Котиков усугубляла мои страдания. Сашку, разумеется, прозвали Волк, а меня – Котик. К тому же мои добрые родители умудрились назвать меня Василием. Все надо мной смеялись.
