– Максим, сделай же что-нибудь! – вскричал Пирошников.
Выпавшие на маты бойцы вскакивали на ноги и продолжали драку уже на полу.
Браткевич резко нажал на кнопку пульта – и летающие драчуны мгновенно притянулись к полу, как железные опилки к полюсу магнита.
Раздался резкий лязгающий звук, и все упавшие и прилипшие к танцполу летуны – и омоновцы, и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей – поняли, что на этот раз произошло нечто страшное.
Потому что стена ночного клуба треснула, с грохотом обвалилась висевшая на этой стене звуковая черная колонка, а трещина в стене продолжала расширяться, сквозь нее уже можно было увидеть кусочек ночного зимнего неба, и струйки снежной метели игриво вились у краев трещины.
Дом трясся, точно в припадке бешенства, от главной трещины вбок, как змеи, поползли другие.
– Срочная эвакуация! Всем покинуть здание! Всем срочно покинуть здание! Помогите раненым! – кричал в микрофон Геннадий.
Он отставил микрофон и обратился к Браткевичу:
– Сколько у нас времени?
– Не знаю. Не больше десяти минут. Выводи всех на улицу!
Тряска почти прекратилась, но чувствовалось, что весь дом пришел в движение, начал медленно оседать и крениться вперед.
Пирошников вскочил, схватил Юлькину коляску за спинку и, толкая ее, устремился к выходу.
Юлька не кричала и не плакала, лишь твердила:
– Папатя, ты только не волнуйся! Только не волнуйся!
Симы рядом не было, Августа тоже. Пирошников добрался до лифта и вызвал его. О лифте все забыли, поток устремился по лестнице вниз. Публика хватала в гардеробе куртки, пальто и плащи – какие попало. Времени уже не было.
Дом трещал по швам.
У турникета была давка. Пирошников повернулся спиной вперед и, таща за собою коляску, вклинился в толпу. Наконец турникет не выдержал натиска и рухнул. Пирошникову удалось вытащить коляску на улицу и он, задыхаясь, отбежал с нею, насколько мог, от своего дома, терпящего катастрофу.
Впрочем, дальше противоположной стороны улицы он все равно убежать не мог. Здесь собирались все, кому удалось выскочить из рушащегося дома. Останавливались и, задрав головы, смотрели, что же будет дальше.
Пирошников искал глазами Симу и Августа. Их не было среди спасшихся. К нему вдруг подбежала мамаша Енакиева с той же девочкой на руках – слава Богу, успели спастись, подумал он, – и заорала в истерике:
– Добились своего! Доигрались! С вашими мокузеями! Ненавижу!
И она сорвала с Пирошникова картонную корону и отбросила ее в сторону.
– Да я… Поверьте… – бормотал Пирошников.
Сейчас его занимали родные, оставшиеся в доме. И сколько времени у них осталось, чтобы выйти.
А дом продолжал движение, которое уже можно было заметить невооруженным глазом. Северная его часть зарывалась в почву все глубже, уже скрылись под землю окна первого этажа, тогда как корма дома, если можно так выразиться, наоборот, приподнималась над землей. Из окон этого первого этажа, которые еще не успели погрузиться, какие-то люди в кепках выбрасывали ящики с мандаринами. Рыночные торговцы спасали свой товар.
А из дверей главного входа продолжали выходить домочадцы и публика с раненными в драке. Но уже поодиночке. Поток иссяк.
Пирошников и Юлька, замерев, смотрели на эту дверь. Сделать ничего было нельзя. Не бросаться же искать их в тонущем огромном здании.
И вот – какое счастье! – из дверей выбежала Сима, а за нею Август. Сима несла в руках теплую одежду и одеяла – Пирошникову и Юльке. В куртку Пирошникова был завернут кот Николаич. На руках у Августа была старшая Гулина дочка, следом Гуля несла другую.
Все они успели уже одеться в зимние вещи.
– Уфф… – облегченно вздохнул Пирошников. – Предусмотрительная ты все же…
Серафима закутывала Юльку в одеяло.
– Могли бы простудиться, – сказала она.
– Простудиться! Ты посмотри! – кивнул он на дом, который продолжал торжественно тонуть, как «Титаник».
– Ничего. Дело наживное, – сказала она.
Никто не звонил в милицию или в МЧС. Все понимали, что сами виноваты, не сберегли, просрали свой дом, прости Господи. Олухи царя небесного. И сколько там осталось внутри этих олухов, спящих в своих постелях, никто не знал.
