Школьник развернулся, и в руке его оказался нож. Короткое, едва уловимое движение – лезвие вошло в живот мальчика, изображавшего отца, тот жалобно вскрикнул и отшатнулся. Еще один взмах, еще один. Отец падает на колени, истекая кровью, и тут сын с размаха бьет его ножом в горло, а потом в лицо.
Муха вскочил с кресла и, оттолкнув пытавшегося ему помешать Хвоща, помчался вверх по проходу. Прочь, прочь отсюда! Но на середине он замер, от ужаса не в силах ни крикнуть, ни вдохнуть. Впереди в темноте кто-то стоял.
– Не понравилось? – раздался голос, вкрадчивый, но глубокий.
Муха сжал кулаки и крикнул, собрав остатки храбрости:
– Я не делал этого! Не делал!
– Не делал, – согласился тот, кто был впереди, но теперь голос прозвучал немного ближе. – Просто хотел сделать. Просто винил себя, что так и не решился.
– Не подходи! – взвизгнул Муха. Он жалел сейчас об очень многих вещах: о том, что попал в детдом, о том, что наехал на Хвоща, о том, что так и не выкинул билет, пока была возможность, – все вместе привело его сюда, в это проклятое место.
– Ты боишься меня? – неизвестный приближался: уже виднелся светлый овал лица, и свет сцены отражался в круглых черных стеклах очков. – Не надо бояться. Я не создаю марионеток. Вас изготавливают там, с той стороны занавеса. Я всего лишь постановщик.
Он подошел почти вплотную. Муха вдруг вспомнил мать. Отрывочный, мимолетный, но удивительно яркий образ. Мама гладит белье на кухне, а из окна льется белый весенний свет. И еще запах. Пахло творогом.
Постановщик нагнулся к нему:
– Ты почти идеален. Уникальный экземпляр. Главная нить уже в тебе. А остальное не проблема.
Муха взглянул в черные стекла:
– Отпустите меня. Постановщик улыбнулся:
– Добро пожаловать в мой театр!
С легким шелестом из темноты спустились медные нити и впились Мухе в тело, пронзая плоть, закручиваясь вокруг запястий и лодыжек. Где-то сзади безумно, надрывно засмеялся Хвощ. Муха не кричал. Только вздрагивал и стонал от боли, стиснув зубы, а когда нити потащили его вверх, успел понять, что под черными очками палача не было глаз.
Эльдар Сафин
Раритетный человек Тэнгри
Рассказ
Три миллиона жизней – это плата за вашу независимость, красоту и здоровье».
В первой своей жизни я не умел читать и писать. Во второй за плечами у меня уже были букварь, четыре тома «Энциклопедии современного быта» Алистера МакКартни и оборотная сторона чека из гипермаркета с непонятной надписью.
– Что это значит?
Продавщица устало подняла глаза, перевела взгляд на чек в моих руках и двумя нажатиями включила информ:
– Одна из стандартных фраз для тех, кто пользуется продуктами животного происхождения. Купив окорочка и сметану, вы автоматически получаете чек с подобной надписью: каждый день ради потребителей мыла, кож, яиц, мяса уничтожаются миллионы животных и еще больше содержится в недопустимых условиях для того, чтобы человек мог их использовать…
– Достаточно, спасибо, – перебил я монолог любимой фразой Аттилы. – Можно не продолжать.
Любой человек находится в рамках, которые выставили ему окружающие, привили родители и учителя, объяснили старшие товарищи или которые он приобрел сам – добровольно или из-под палки. Так было тысячи лет назад, так есть сейчас, так будет потом.
Беда в том, что рамки современного человека – это сотни и тысячи тисков, пересекающихся друг с другом таким образом, чтобы действительно свободного пространства, в котором можно почувствовать себя уютно и гармонично, не осталось.
Выйдя из магазина, я прошел два квартала до заранее облюбованных строительных лесов, закинул пакет вверх, легко залез за ним и еще дважды повторил трюк. Сел на заляпанные штукатуркой доски, свесил ноги вниз и раскрыл пакет.
Жареный куриный окорок, сметана, хлеб, молоко и пять яиц – отличный обед для человека любой эпохи.
Самым сложным в последние годы для меня было казаться глупее, чем я есть. Ученые клонировали нескольких доисторических личностей, в которых подозревали знаменитостей. Шумный проект, быстро закончившийся пшиком. Полтора десятка пищащих и срущихся младенцев мало чем отличались от таких же, рожденных от современных родителей.
