Налитые кровью глаза, густая щетина на исхудавшем лице, вечно взлохмаченные грязные волосы. Он походил на человека, только что сбежавшего из вражеского плена. У них на стене, рядом с зеркалом, висела фотография мамы. Однажды Муха (правда, тогда, во втором классе, его еще никто так не называл) вернулся домой из школы, стекло на фотографии оказалось вдребезги разбито. Отец сидел на подоконнике и бурчал себе под нос какую-то песню. Как обычно, пьяный и мало понимающий, что к чему. Увидев сына, он протянул руку – наверное, чтобы потрепать его по волосам, как часто делал раньше, – но Муха увернулся и пошел к себе в закуток. Отец сзади гневно проревел: – Вернись немедленно, сукин сын!
Он открыл глаза, и воспоминания прервались. Карман в его джинсах, висящих на спинке стула, светился. Слабым белым светом. Тот самый карман, в который он утром засунул билет.
Муха осторожно сел на кровати и, оглядевшись, вытащил бумажку. Она действительно светилась. Не вся целиком, а только буквы и рисунки. Теперь на ней была еще одна надпись – в самом низу, почти по краю: «Второй этаж, за библиотекой».
Это адрес, догадался Муха. Кукольный театр находится именно там, в пустующем крыле здания. Может, он все-таки уснул, и Хвощ незаметно оставил на билете эту приписку, а теперь дожидается его?
Муха встал. Ну, точно. Кровать Хвоща была пуста, только скомканное одеяло, будто бы сброшенное в сильной спешке, свешивалось на пол. Что ж, этот придурок сам напросился. Муха натянул джинсы, майку и, зажав в кулаке все еще мерцающий билет, на цыпочках вышел из комнаты. В коридорах не выключали свет на ночь, а потому передвигаться по детдому было совсем не трудно, главное – не попасться на глаза дежурному.
Муха вышел на лестницу, спустился на два пролета вниз, прошмыгнул мимо комнаты воспитателей, из которой доносился зычный храп, и свернул в левое крыло. Теперь он был почти у цели. Вот и обшарпанная дверь с покосившейся табличкой: «БИБЛИОТЕКА». Рядом на стене список книг, которые разрешается брать воспитанникам, и фотографии лучших читателей.
Свернув за угол, Муха замер. Впереди была тьма. Свет, линолеум, коричнево-белые стены – все резко обрывалось в густом мраке, невесть откуда возникшем посреди коридора. В следующее мгновенье мальчик понял, что перед ним, и выдохнул с облегчением, хотя жути от понимания не убавилось. Потому что это был занавес. Черный или темно-синий, ниспадающий с потолка изящными тонкими складками.
Мухе вдруг захотелось помолиться, но ни одного нужного слова на ум не пришло.
– Эй, Хвощ! – позвал он шепотом. – Ты там?
Ответом была тишина. Сжав кулаки, он осторожно подобрался к занавесу и, приподняв ткань – легкую и приятную на ощупь, – шагнул за.
Такого Муха еще не видел. Это совсем не походило на детдом. Огромный, погруженный во мрак зал, полный удобных с виду кресел, и ярко освещенная пустая сцена. Под ногами – мягкий зеленый ковер, а на потолке – величественные хрустальные люстры, потухшие, но оттого не менее прекрасные.
– Пришел все-таки? – раздался сбоку знакомый голос. Хвощ сидел на ближайшем кресле и, что удивительно, был одет в аккуратный черный фрак, сшитый точно по фигуре. Такие носят пушкинские герои на картинках в учебниках литературы.
Облегченно вздохнув, Муха прошептал:
– Эй, ни хрена себе… ты где такой костюм надыбал? Хвощ мотнул головой:
– Неважно. Твой билет.
Муха, все еще не совсем уверенный в реальности происходящего, протянул ему бумажку, которая перестала светиться, как только он миновал занавес.
– Отлично, – Хвощ взял ее, рассмотрел и вдруг порвал надвое. – Теперь ты можешь пройти. Уже совсем скоро! Иди за мной.
И зашагал по проходу между рядами кресел вниз, к сцене.
– Ты что… билетер, так? – спросил Муха, с трудом припомнив нужное слово.
– Да. И распространитель. Это по-любому лучше, чем стать актером. Мы договорились, – Хвощ изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал, но выходило не очень. – Договорились.
– С кем?
– С хозяином театра.
– Слышь, – Муха пропустил последнюю реплику мимо ушей. – А откуда здесь все это взялось?
– Не знаю. Может, всегда было.
