— Изю отловили, — с облегчением комментирует Августа.
— Крутой малый, — уважительно замечает Ленка, — а кто у него родители?
Дверца захлопывается, но Изя делает какое-то отчаянное движение, и на миг высовывается наружу.
— Тётя, — кричит он. — Тётя!!!
— Что-то не то, — говорит Августа. Она делает нерешительный шаг вслед отъезжающей машине, но та, вильнув задом, уже скрылась за поворотом.
— Ну? — Ленка растерянно чешет в затылке. — И что нам теперь делать?
— А теперь, — раздаётся чей-то вежливый голос, — вам нужно идти к стоянке и аккуратненько садиться вон в ту вольву…
Ленка оборачивается. За их спиной вырастают два амбала — точные копии предыдущих.
— Позвольте, — возмущается Августа, — это ещё зачем? Нам на кладбище надо!
— Именно туда, если вы будете упираться, мы вас и отвезём. За свой счёт.
— Не понимаю…
— Дамочка, я вам доступным русским языком объясняю — если вы хотите увидеть своего племянника…
— Да никакой он мне…
— Молчи, — шипит Ленка, толкая Августу локтём в бок.
Неохотно переставляя ноги, они бредут к стоянке. Сопровождающий услужливо распахивает перед ними дверцу. Второй садится за руль, и серый «Вольво» трогается с места, выворачивает на трассу и мчится в неизвестном направлении.
Ленка ёрзает на сиденье.
— Это Али-баба, — говорит она свистящим шёпотом. — Недаром он мне снился.
Августа издаёт какой-то определённый звук, но сопровождающий неожиданно оживляется:
— Удивляюсь на вас, — говорит он, — можно подумать, кроме Али-Бабы, уже и людей в городе нет? Мы едем к Зяме…
— А, — пытается сориентироваться Августа. — Это у которого ларьки с синей полосой?
— Сама ты с синей полосой…
Трасса остаётся позади, машина кружит тихими переулками, выбирается на неприметную дорожку над морем, какое-то время едет по ней и, наконец, въехав в услужливо распахнувшиеся ворота, останавливается у белого домика с параболической антенной на крыше.
— Прошу, — говорит сопровождающий.
— А я-то думала, — удивляется Ленка, — что это дом приёмов городского головы…
— Это дом приёмов городского головы. Вылезайте.
Они покорно бредут по дорожке, на которую осыпаются подсохшие лепестки роз.
В прохладной комнате с наглухо закрытыми слепыми окнами сидит в плетёном кресле маленький круглый человечек в белом костюме.
— Вот они, Зяма, — вежливо говорит сопровождающий.
— Претензий нет? — спрашивает Зяма.
— Каких? — тупо говорит Ленка.
— Ну, как доехали?
— Спасибо, — говорит Августа, — хорошо. А где…
— Покажите им малого, — кротко говорит Зяма, утирая лысину батистовым платком.
Ещё один амбал с красным от натуги лицом заносит в комнату стул, на котором восседает Изя. Руки у него заведены за спинку стула, рот заклеен липкой лентой.
Изя извивается и мычит.
— Ах, вы… — возмущается Августа.
— Спокойно, — говорит Зяма. — С ним пока ещё ничего не сделали.
— Чего вам надо? — спрашивает Ленка.
— Или вы не знаете? — Зяма делает какое-то неопределённое движение рукой, и очередной амбал (то ли давешний, то ли совсем незнакомый) вносит на небольшом серебряном подносе плоский серый камешек.
— Ой, — говорит Ленка, — это наш. Откуда он у вас?
— В натуре, с кладбища.
— А где остальные?
— Там был только этот, — объясняет Зяма.
— Ну и? — услужливо подсказывает Августа.
— Что — и? Передайте вашему Гершензону, что он получит свой камень, если мы договоримся.
— Не понимаю, — упирается Августа, — как можно договориться с духом?
— А то… Вы же при нём типа переводчики. Так вот, если не хотите, чтобы я порезал пацанчика на мелкие кусочки, начиная с его музыкальных пальчиков, передайте вашему шефу, что мне от него кое-что нужно…
— Э… — Ленка очумело мотает головой. — А чего нужно-то?
— Имя Бога, разумеется, — говорит шёпотом Зяма, доверительно наклоняясь к ним.
— О, чёрт, — устало бормочет Августа, — и этот туда же.
— Послушайте, Зяма, он ведь может поинтересоваться — а зачем вам? — спрашивает Ленка. — Зачем такому уважаемому человеку ещё и имя Бога?
— Так я же не для себя. Я для людей стараюсь. Дело в том, — тем же интимным тоном говорит Зяма, — что я, типа, машиах…
— Чего? — таращится на него Августа.
— Мессия я. Понятно? Рука Божия на мне. Я тут, понимаешь, в Израиль ездил, ну, по делам, и пошёл, ну, на гору сионскую и тут слышу — этот… Бар-Тов?
