— Мы не собираемся отвечать за лиходейство разбойников, — резко сказал Обресков, давая понять, что не позволит исказить события в Балте.
Хамза-паша схватил лежавшую под рукой бумагу, издали показал резиденту:
— Узнаешь?.. Это твоё письменное обязательство, данное четыре года назад от имени русского правительства... Помнишь его?.. Здесь записано, что число русских войск в Польше будет сокращено до семи тысяч. И без всякой артиллерии. Твоей рукой записано!
— Я помню, что обещал, — не теряя самообладания, проронил Обресков. — Но обстоятельства заставили нас внести изменения.
— Их сейчас там тридцать тысяч! И много пушек!
Алексей Михайлович поморщился — везир был прав, — но всё же негромко буркнул:
— Не тридцать, а едва ли больше двадцати тысяч.
— Вот! — с торжествующим злорадством вскричал Хамза-паша. — Ты сам сейчас признался в своём вероломстве! Признался, что ты клятвопреступник и плут!
— Несправедливые слова в адрес моей державы и меня лично, — заклокотал гневно Обресков, — позволяют мне...
Хамза, не слушая резидента, быстро схватил другую бумагу:
— Подпиши условия дивана!.. Иначе — война!
«Так вот для чего сия комедия играется, — желчно подумал Обресков, неприязненно глядя на везира. — Уже войной пугает, лишь бы из Польши нас выдворить...»
А вслух сказал с издёвкой:
— Прежде подписания следует прочитать документ... (Расслабленным жестом он велел Пинию принять бумагу).
Мы ознакомимся с содержанием предлагаемых диваном кондиций, обсудим и вскорости дадим ответы по всем пунктам.
Но Хамза-паша не собирался ждать долго.
— Нам не нужно твоё писание! Отвечай, плут, в двух словах. Обязываешься ли ты, что войска будут выведены из Польши?.. Я хочу теперь же формального обязательства и гарантий ваших союзников!
— Всё, что я могу сделать, — это пригласить господ союзных министров дать поручительство, что войска наши выйдут из Польши, когда дело там будет закончено... Более я ничего не вправе обещать.
Алексей Михайлович ответил умело: с одной стороны, он как будто удовлетворял требование Порты, а с другой — не назначал никаких конкретных сроков вывода войск.
Хамза-паша оказался не готов к такому искусному ответу, некоторое время молчал, пытаясь сообразить, что сказать, но ничего путного не придумал и приказал отвести резидента в приёмную комнату.
К концу второго часа нудного и гнетущего ожидания, истомлённый, вспотевший Обресков, шумно вздыхая и поминутно утираясь платком, решил с безысходной грустью, что везир не только не внемлет его словам, но, напротив, будет неуступчив и предъявит условия дивана ультимативно...
После событий в Балте Франция стала ещё настойчивее принуждать Порту разорвать отношения с Россией, требуя выдвинуть неприемлемые для Петербурга условия удовлетворения нанесённой обиды. А чтобы прельстить султана, сделать его более решительным — потребовала от барских конфедератов вернуть Турции Волынь и Подолию, которые по Карловицкому трактату 1699 года отошли к Польше. Понимая, что сами они с сильной российской армией не совладают, конфедераты, поупрямившись, пошли на эту уступку.
Переданные Обрескову везиром условия касались главным образом самостоятельности Польши. Россия должна была вывести из королевства свои войска, признать его независимость, дать обязательство не вмешиваться ни в избрание польских королей, ни в споры религиозных партий. Принятие подобных условий означало бы, что Петербург лишается влияния на своего пограничного соседа, собственноручно отдавая его в руки западных держав.
...Грустные размышления Обрескова нарушил вошедший в комнату турецкий переводчик Караджа.
— Кроме сказанного везир-и азам, — объявил он, — вы должны обещать также, что русский двор отречётся от защиты диссидентов и оставит Польшу в совершенной её вольности.
— Ранее об этом никогда не было речи, — недовольно заметил Обресков. — Я не могу дать такие заверения, ибо не знаю мнения её императорского величества... Если Высокой Порте угодно — я отошлю соответствующий запрос в Петербург. И как только получу ответ — тотчас дам знать о его содержании везир-и азам.
