Такое беззаботное времяпрепровождение требовало больших расходов, но назначенного ему императрицей жалованья в сто рублей ежедневно не хватало. И Шагин, не раздумывая, без зазрения совести стал закладывать подарки, причём — все подряд, даже царские[23]. На аудиенциях и приёмах Шагин-Гирей, ласкаясь размягчённым карим взглядом, постоянно подчёркивал свою непоколебимую верность России, благодарил за подаренную Крыму вольность и протекцию, вызывая неподдельное одобрение и умиление собеседников. Но в действительности он не собирался менять прежнюю зависимость Крыма от Порты на новую, пусть прикрытую договором о дружбе и не такую явную, зависимость от России.
Великая и сильная империя была нужна ему для свершения тайных и честолюбивых замыслов: опираясь на её поддержку, стать крымским ханом и, завоёвывая соседние земли, создать обширную державу, охватывающую всё Причерноморье — от Дуная до Кавказа. Державу, с которой придётся считаться всем европейским правителям... Вот тогда он и с Россией заговорит построже!.. Калга напоминал коварного всадника, намеревавшегося быстро добраться до нужного места на крепком коне, а потом хорошенько высечь его плетью. Всё это, как думал Шагин, ждало его впереди. А пока он улыбался, льстил, расточал похвалы и благодарности...
Отправляя в морозный декабрьский день посольство калги в Крым, Панин и ведавший государственной казной генерал-прокурор Вяземский вздохнули с облегчением: посольство обошлось российской казне почти в пятьдесят семь тысяч рублей.
* * *
Декабрь 1772 г.
Перед новогодними праздниками в Петербург пришли очередные письма Обрескова и пакеты с протоколами конференций Бухарестского конгресса.
— Алексей Михайлович полагает, — сказал Панин Екатерине, — что теперь негоциацию могут вывести из того бесполезного состояния, в которое она попала, только наши новые уступки...
По мнению Обрескова, такими уступками должны были стать: «исключение, от плавания по Чёрному морю военных кораблей» и предоставление Турции возможности «иметь ногу в Крыму». Правда, относительно второй уступки посол предупредил, что она крайне опасна.
...Екатерина вспыхнула ожесточением:
— Я ни под каким видом не хочу, чтобы турки предписывали мне, какой род кораблей иметь в Чёрном море!.. Турки биты! И не им России диктовать законы!.. Что же касаемо Керчи и Еникале — мы их не у турок получили. Мы оные у татар завоевали! И они нам трактатом уступлены! Зачем нужно теперь турецкое согласие?
— Алексей Михайлович имел инструкции представить по этому вопросу туркам, — пояснил Панин.
— Я его не виню! Он выполнял указание и был прав... Но от сего дня в этом нужды нет! Пусть предаст оный артикул умолчанию и более не предлагает.
— Но турецкий посол может потребовать трактования.
— Тогда пусть скажет, что говорить о нём далее приказания не имеет... А чтоб турки не упрямились. — Екатерина зловеще сузила глаза, — объявит им, что по истечении девятого марта я перемирия не возобновлю!
— Ваше величество, получается, что Порта должна отдать нам крепости, потерять самовластие на Чёрном море, надорвать прежние свои связи с татарами и не приобрести себе никаких, даже самых незначительных выгод, — осторожно возразил Панин. — Она на это не пойдёт! Ибо победы наши над ней не есть абсолютные. Стало быть, долгожданного окончания войны мы не увидим... В рассуждении моём, дабы хоть каким-то образом их ублажить и тем получить согласие на Керчь и Еникале, следует согласиться на предложение Алексея Михайловича — дать возможность туркам иметь ногу в Крыму.
— Каким образом? Прикажете вернуть им все прочие крепости?
— Я полагаю, что для империи не будет опасным, если мы уступим Порте незначительные крепости в прикубанских владениях хана... Или, по крайней мере, дозволим им построить одну крепость на острове Тамане.
— Что это даст Порте?
— Успокоение... Она будет иметь равный еникальскому ключ в Чёрном море, закроет с его стороны не только Константинополь, но и все свои приморские города. Сверх того, турки всегда будут в состоянии видеть наши суда при Еникале.
