— Наша военная сила в нынешних обстоятельствах не применима, — возразил с неохотой Щербинин, — ибо её величество желает и требует собственного, без принуждения, согласия татар.
Он встал, прошёлся, разминая ноги, по палатке из угла в угол, остановился и уже прежним, требовательным, голосом заключил:
— Остаётся уповать на силу ногайцев. Беритесь за них! Используйте всё — деньги, подарки, уговоры, угрозы, — но разъясните мурзам, что от них надобно... Мне же здесь более делать нечего — поеду в Кафу. А как дело справите — пришлёте нарочного...
* * *
Август 1772 г.
В Петербурге разрыв Фокшанского конгресса был воспринят Крайне болезненно. Панин, не выбирая выражений, назвал главным виновником разрыва Орлова, «новозародившееся бешенство и коло б родство» которого испортило всё дело. Хотя на заседании Совета он остерёгся упоминать фамилию графа, но возмущался достаточно прозрачно:
— Всякому постороннему человеку нельзя тому не удивляться, как первые люди в обоих государствах, посланные для столь великого дела, съехались за одним будто словом. А сказав его друг другу — разъехались ни с чем... Едва уладив с горем пополам наши дела в Польше[21], мы поставлены теперь в наикритическое положение через сей разрыв, возобновляющий старую войну с Портой и ускоряющий новую, что угрожать нам стала со стороны Швеции[22].
— В нынешнем положении, — сказал Захар Чернышёв взволнованно, — я не вижу другого способа скорейшего достижения желаемого мира, как предписать графу Румянцеву нанести чувствительный удар неприятелю на правом берегу Дуная, разогнать главную его армию и, окончательно оседлав реку, стать там на зимние квартиры. Успех дела позволит не давать графу корпус, выделенный для вспоможения из Второй армии, а передвинуть его в течение зимы на север, чтобы Прикрыть наши финские границы, обезопасив их от происков шведского короля.
Екатерина, хмурясь, ни к кому не обращаясь, сказала остуженно:
— Надобно изыскать все удобовозможные средства к скорейшему поправлению разорванной негоциации. Продолжение войны с Портой сулит отечеству многие отягощения.
— Срок перемирия истекает десятого сентября, — заметил Чернышёв.
Екатерина — не слыша его слов — продолжала говорить:
— Графу Петру Александровичу следует отозваться к великому везиру письмом для показания истинной нашей склонности к прекращению пролития невинной крови и возобновлению конгресса. Теперь всё — и мир, и война — в руках фельдмаршала...
В рескрипте от 4 октября Румянцеву повелевалось изъясниться с Муссун-заде и возобновить мирную негоциацию «там, в такое время и такой формой, как, где и когда вы оба между собой наилучше согласиться можете». Для ведения переговоров Румянцев должен был использовать тайного советника Обрескова, уже имевшего «полные мячи и достаточные инструкции».
...В эти же самые дни фельдмаршал Румянцев, выслушав подробный рассказ Обрескова и лишний раз убедившийся в самодурстве Орлова, действовал самостоятельно и решительно. Получив от Муссун-заде формальное предложение продлить перемирие ещё на шесть месяцев, чтобы возобновить прерванную негоциацию (теперь в Бухаресте), он без промедления дал согласие, но на более короткий срок — до 20 октября, — и тут же отправил нарочного в Петербург.
Прочитав его реляцию, Екатерина приободрилась:
— Видит Бог, что турки не хотят далее испытывать судьбу! Им мир ещё более нужен, нежели нам.
Никита Иванович Панин охотно поддержал императрицу, пустившись в длинное рассуждение:
— Внимательное и беспристрастное рассмотрение течения прежней негоциации свидетельствует, что турецкие уполномоченные действительно уступали в существе татарского дела, упорствуя только в одержании некоторого рода инвеституры от султана новоизбранным ханам. А в прочем они предъявляли всякую готовность постановить и определить ей в трактате точные, ясные и неотменные пределы для обозначения крымской вольности и независимости... Конечно, Осман в беседах сделал много разных путаных предложений, но надобно думать, что в продолжение негоциации он от них без затруднений отстал бы. Я полагаю, если бы с нашей стороны и все другие требования предписанным порядком и с позволенными уступками предъявлялись, то не осмелился бы Осман разорвать конгресс своим отъездом.
