— Хочу напомнить достойным послам, — вступил в разговор до этого безмолвный Обресков, — что, покорив Крым, мы могли использовать право завоевания и всех татар огнём и мечом истребить, как людей, прежним их поведением помилования недостойных. Или, землю и города опустошив, их самих пленить и в неволю в наши дальние провинции отправить. Всё находилось в руках её величества!.. Но моя человеколюбивая государыня ни первого, ни другого не сделала. А по собственной их татарской просьбе даровала им вольность и независимость.
— Когда повсюду стоят чужие войска — любой народ станет просить о пощаде, — сухо сказал Осман. — А светлейшему моему султану, не имевшему над татарами права завоевания, они сами покорялись.
Осман хотел попрекнуть заносчивых русских в бессовестном оправдании своих преступлений, как благодеяний, но Обресков, не слушая переводчика, энергично подхватил:
— Сами покорялись — теперь сами отвергаются! Что ж им мешать?
Осман неестественно возвысил голос:
— Я надеюсь, ваша государыня, сравнивая татарина с султаном, не предпочтёт благополучие одного правам другого?
— Её величество такого сравнения не учиняла. Но похищенное ранее благополучие одного народа не может быть правом другого, — сказал Обресков, отчётливо намекая на давний захват Крыма турками. — Судя по вашим словам, Порта не стремится вернуть татарскому народу прежнюю вольность.
— Мы её не похищали! И возвращать нам нечего, — буркнул Осман.
— Значит, вы одобряете провозглашённую сим народом независимость и желание жить по древним своим обычаям?
— Они всегда так жили, — просто сказал Осман.
Чувствуя, что вопросы русского посла становятся всё острее, он хрипло закашлял, а потом, утерев усы и бороду платком, попросил закончить конференцию ввиду его недомогания.
Секретари прекратили скрипеть перьями, стали собирать бумаги...
Выйдя из зала, Орлов постоял недолго у входа, задумчиво глядя, как разворачивается, описывая большой полукруг, его карета, потом вялым голосом предложил Обрескову вернуться в лагерь пешком.
Тот без особого удовольствия согласился.
Орлов подошёл к карете, открыл дверцу, стянул с головы шляпу и парик, зло бросил на сиденье, снял кафтан, камзол — тоже бросил, нервным жестом распахнул пошире ворот белой рубашки, обнажив мускулистую волосатую грудь, и, обогнув карету, зашагал к боковой аллее.
Обресков последовал за ним.
Аллея предназначалась для прогулок — её сделали неширокой, плавно вьющейся между красивых развесистых деревьев и тщательно подстриженных кустарников. Остро пахло прохладной зеленью. Под ногами мягко шелестел речной песок. В кудрявых кронах переливчато высвистывали не видимые глазом лесные птицы.
Орлов шёл заложив руки за спину, опустив голову — о чём-то думал.
Обресков, расстроенный безрезультатным итогом конференции, не выдержал — сказал подавленно:
— Зря вы, граф, затеяли этот разговор.
— Что? — не понял Орлов.
— Зря, говорю, негоциацию с татар открыли.
— A-а, — рассеянно отмахнулся Орлов, — какая разница?
— Сей вопрос есть наиглавнейший, и следовало...
Орлов не дал договорить — вызывающе перебил:
— Вот потому и надобно было начать с него! Чтоб сразу выведать, сколь упрямы окажутся турки.
— Ну и выведали? — задиристо спросил Обресков.
Орлов остановился, обернулся, враждебно посмотрел на тайного советника.
— К чему это вы клоните, милостивый государь?
— К тому клоню, что вы, граф, своим неразумным поведением лишили нас манёвра.
— В баталию играть изволите?
— Баталия была там, за столом. И вы её проиграли!
— Это как же? — едко спросил Орлов. — Убитых-раненых как будто нет.
— Вы негоциацию ранили... Господи! Ну как вы не поймёте? Открыв конференцию с предписанных в «Инструкции» пунктов и получив со временем по ним удовлетворение — в этом сомнения нет! — мы развязывали себе руки: оставляли средства и способы сломить упорство турок в крымском вопросе, делая им в дальнейшем уступки по обговорённым уже пунктам. Ведь приобретение империей Кабарды — это пшик, медный грош в сравнении с утверждением независимости Крыма.
