— Я сии орудия почти год использую, но всё впустую, — отозвался Веселицкий, обгладывая жареное гусиное крылышко. — Упрямство их безгранично... А коварство, нарушение данного слова — дело совершенно обыденное.
— Ваши домогательства встретили с татарской стороны затруднительства из-за чрезмерной торопливости и требовательности. Зная свойственную магометанам недоверчивость к христианам, следовало вести себя разумнее... Воображение хана и его правительства наполнено опасностью притеснения, которое, по их варварскому мнению, ждёт Крым при переходе в наше подданство. И ваше упущение заключается в недостаточном изъяснении им, что обращать татарские народы в своё подданство высочайший двор не намерен... Протекция — да!.. Но Не подданство! — повторил Щербинин.
Веселицкий, задетый таким упрёком, понял, что у Щербинина сложилось недоброе мнение о его резидентской деятельности. Он хотел возразить, но Евдоким Алексеевич жестом остановил его:
— Дело прошлое, господин статский советник. Не тревожьте себя оправданиями.
Веселицкий потупил взгляд и с преувеличенным вниманием стал тыкать вилкой в салат.
— Нынче у нас одна забота, — продолжил Щербинин, не обращая внимания на чувства резидента. — Сколь ни были бы татары в упрямстве своём ожесточёнными, все затруднительные преткновения могут быть разрушены и истреблены, а само встревоженное магометанство успокоено, если мы преуспеем искусным образом открыть им глаза на собственную их пользу в том, в чём с нашей стороны соглашение ищется.
Евдоким Алексеевич отодвинул пустую тарелку, глотнул из бокала жёлтого сладкого вина, шумно вздохнул, оглядывая стол, подцепил вилкой кусочек лимбургского сыра, сунул в рот.
— По собственной воле они глаза не откроют, — скучно сказал Веселицкий, раздосадованный упрёками генерала.
— Откроют, — возразил Щербинин, с причмокиванием прожёвывая сыр. — Правда, если мы им в том поможем... — Он снова взял в руки бокал, отхлебнул и, разглядывая на свет золотистое вино, спросил: — Среди людей хана у вас знакомства обширные?
— В приятельстве со многими состою.
— Вот на них мы и должны опереться в предстоящей негоциации.
— За всё придётся платить.
— Об этом не беспокойтесь... Для облегчения домогательств я имею на чрезвычайные расходы тридцать тысяч рублей. И подарочных вещей на двадцать тысяч. Сколько надо — заплатим!.. А вы возвращайтесь в Бахчисарай и не теряйте времени.
Щербинин вытер губы белоснежной салфеткой, кинул её на стол, тяжело поднялся и, не прощаясь с Веселицким, направился к своей палатке — он любил после сытного обеда полчасика полежать.
Но лежать, увы, не пришлось: генералу представили молодого прапорщика, прибывшего нарочным из Петербурга и терпеливо дожидавшегося окончания обеда. Сидя на кровати, Евдоким Алексеевич принялся вскрывать пакеты.
В рескрипте Екатерины повторялось требование склонить хана на уступку крепостей, но в случае крайнего упорства — сделать снисхождение:
«Совершить желаемый с ним формалитет, поступая на умягчение и помещение одного слова вместо другого, но равносильного, то же понятие подающего, а грубому и варварскому их воображению ласкающего... Нужда и дело единственно в том состоят, чтоб помянутые крепости, которые составляют всю дальновидность нашей о татарах системы, остались в наших руках, к чему главнейший пункт негоциации и заключаемого с татарами трактата и относится».
Никита Иванович Панин был более практичен — в своём письме он предложил слова «оные крепости уступаются» заменить в случае необходимости на другие сочетания: «оные крепости приемлются в здешнее содержание» или «оные крепости содержаны будут с российской стороны».
Обсуждение проекта договора о союзе и дружбе между Россией и Крымским ханством началось 11 июля.
Для заседаний установили в русском лагере отдельную палатку — просторную, с затянутыми кисеей окошками, настелили ковры, поставили покрытые малиновыми атласными скатертями столы для делегаций, десяток хороших стульев. Россию представляли Щербинин и Веселицкий, которым помогали переводчики Константинов и Дементьев и канцеляристы Цебриков и Дзюбин. В татарскую депутацию хан определил Мегмет-мурзу, Тинай-агу, Абдувелли-агу и переводчика Идрис-агу. (Назначение двух последних Веселицкий воспринял с удовлетворением: он уже успел встретиться с ними наедине и презентовать каждому дорогие вещи, привезённые Щербининым).
