— Как?! — тоскливо воскликнул Мавроев. — На худых лошадях? Без пропитания? По такому лютому морозу?.. Я замёрзну в степи!
— Мне всё равно. Сдохнешь в пути — значит, так было угодно Аллаху!
— Дозволь хотя бы купить лошадей и припасы у здешних жителей!
— Попробуй, — ухмыльнувшись, небрежно бросил ор-бей, зная, что после сильного падежа, последовавшего от бескормицы, и небывалых для Крыма холодов лошади, как и прочий скот, были в цене.
Полдня переводчик, всё больше впадая в уныние, ходил из дома в дом, пока наконец не сторговал за сто два рубля — сумму беспримерную! огромную! — пять невзрачных, отощалых лошадёнок.
Утром 24 февраля, опасливо поглядывая на ровную, без единого деревца, занесённую льдистым снегом степь, Мавроев покинул Перекопскую крепость, в которой, как он позже напишет в рапорте, ему «великое поругание сделано».
* * *
Февраль 1771 г.
Евдоким Алексеевич Щербинин, одетый по-домашнему, без парика, попивая горячий кофе, чуть кося глазом в сторону на лежавший на столе лист бумаги, читал высочайший рескрипт, в котором императрица излагала «два размышления» по поводу предстоящей весной крымской кампании и действий самого генерал-губернатора в это время.
Из камина, звонко постреливавшего горящими поленцами, тянуло горьковатым дымком. За подернутыми серебряными разводами окнами испуганно металась вьюга.
«Если вся нынешняя зима пройдёт в крымской нерешимости, — писала Екатерина, — то востребует нужда обратить против сего полуострова оружие». С другой стороны, если крымцы, по примеру Едисанской и Буджакской орд, отвергнут власть Порты прежде, чем будущая кампания откроется, то «отобрание из турецких рук лежащих там крепостей без помощи нашей татарами не исполнится». Исходя из этих размышлений, она делала непреложное заключение: в обоих случаях русская армия должна силой покорить Крым и принудить татар к дружескому договору...
Представляя план кампании Совету, Захар Чернышёв добросовестно и подробно обрисовал все сложности изнурительного похода многотысячной армии, обременённой огромным числом лошадей и быков, через широкую маловодную степь.
— Для благополучного перехода к Перекопу через те места, где ныне зимуют ногайцы, — говорил Чернышёв, — остаётся заблаговременно сделать распоряжение о перемещении сих орд к весне таким образом, чтоб нужный для прохода нашей армии полевой корм не мог быть ими истреблён.
Екатерина понюхала табак, сказала раздумчиво:
— Надобно Евдоким Алексеичу обговорить сие с Долгоруковым. Пусть они решат, куда сподручнее переводить: назад, на правый берег Днепра, или же на восток, к реке Берде и Азовскому морю... Но поселить их надобно так, чтобы не стеснить тамошних казаков.
— Держать орды поблизости от Крыма опасливо, — заметил Чернышёв. — Мало ли что может приключиться.., Я бы убрал их за Дон, на Кубань.
Екатерина повела плечом:
— Не поспешайте, граф... Обдумайте ещё раз.
...Евдоким Алексеевич глотком, не чувствуя вкуса, допил кофе, с кислым лицом отложил рескрипт: ехать в Полтаву ему не хотелось.
Он уже знал, что 15 января Совет, уступая домогательствам Долгорукова, принял решение: с началом военных действий руководство негоциацией с татарами переходит к князю. Он считал такое решение неразумным и опасался, что Долгоруков не станет ждать положенного срока, а попытается сразу взять негоциацию в свои руки. А отдавать её Евдоким Алексеевич не хотел. Предстоял трудный разговор, и избежать его было невозможно...
Когда генерал-адъютант командующего подполковник Ганбоум доложил о прибытии Щербинина, Долгоруков, питавший к губернатору неприязнь, продержал его четверть часа у дверей кабинета и лишь потом — будто бы оторвавшись от неотложных дел — снисходительно принял.
Евдоким Алексеевич, наслышанный об упрямстве и мужиковатости князя, всё-таки не ожидал столь нелюбезного к себе отношения — оскорбился и коротко, сухо доложил о рескрипте Екатерины.
— Знаю, знаю, — капризно забрюзжал Долгоруков, глядя мимо генерала, продолжавшего стоять перед ним, подобно проштрафившемуся офицеру, поскольку князь не счёл нужным предложить ему хотя бы стул. — С этими ногайцами столько хлопот. Бегают туда-сюда, как тараканы. А мне беспокойство и затруднительность создают.
