– В поиске чего?
– Ну, в поиске контакта, единения какого-то с новой землей... совместить своё детство, хедер в местечке с природой Эрец-Исраэль. В общем, сродниться с новой родиной, соединить прошлое и будущее... А вот поколению 40-х, "поколению ПАЛЬМАХа", это уже не нужно было. Им не так важно было знать Страну, как ощутить свою власть над ней. Например, свою возможность добраться до любого ее уголка. Англичанам это, конечно, было как серпом. Мандатные власти ограничили свободу перемещения евреев по Эрец-Исраэль. Ишув наш организовал тогда "масаот ПАЛЬМАХ" - длительные походы еврейской молодежи по Иудее и в Негеве. – это уже не только туризм и идеология, но и военная подготовка! Большинство ходивших в Петру в 50-е годы (кроме Меира) тоже были пальмахниками. После провозглашения Израиля ПАЛЬМАХ был распущен. ЦАХАЛ таких культпоходов, конечно, не устраивал, но одиночки продолжали свои путешествия, стремясь к новым "рекордам". Правда, линии перемирия 1949 года сильно мешали им, вот и пришлось залезать за "Зелёную черту"...
Довале замолчал. Полез в сумку, достал оттуда флягу и сделал несколько глотков. Вокруг нас была уже полная темнота.
– Эта линия нас душила. Мы все чувствовали невозможность, ненормальность этой ампутации. Башан – у сирийцев, Гуш Эцион, Йерушалаим со Стеной – всё это захватила Иордания… Знаешь, Арик Лави поёт еще одну песню – как раз на эту тему, "Песня Эхо".
Довале стал тихо напевать:
Утро взошло в синеве золотой,
Я, дыша глубоко, шёл тропинкой крутой,
И пел навязчивый куплет:
«Ах, что за синь!»
А эхо с Башана мне пело в ответ:
«Ах, что за синь... за синь... за синь... за синь!»
Лютое солнце как молотом бьёт,
Не видят глаза, заливает их пот,
Все силы истощены...
«Как я устал!»
И древние камни священной Стены
Кричат: «устал... устал... устал... устал…»
Вечер унёс изнурительный зной,
Я брёл по холмам и посадке лесной,
И песня катилась под склон:
«Я здесь один...»
И эхом ответил мне Гуш Эцион:
«Один... один... один... один... один...»
Ночь на вершину Нево улеглась.
Плачут гиены, в песках затаясь.
А песенка ищет друзей:
«Так далеко!»
И эхо с Синая откликнулось ей:
«Как далеко...легко... легко... легко...»[8]
Последний куплет песни Дов просвистел ещё раз без слов. Звучала она задумчиво и очень мелодично. Мы оба помолчали.
– Скажи, Довале, а что же Красная скала, – напомнил я, – с которой "никто обратно не пришёл живым"? Ты ведь говорил, кто-то вернулся?
– Разве я не сказал? Тот же Меир Горовиц, hар-Цион!
– Ты кончил на его походе с сестрой к Кинерету. Ему было 17 лет...
– Да, а через 2 года, в апреле 53-го он вместе с подругой Рахель Сабураи сходил пешком в Петру. К югу от нас есть одно место – Беэр-Менуха. Там они пересекли границу, дошли до Петры и целыми-невредимыми вернулись обратно. Меир hаp-Цион сразу стал кумиром молодежи, а в 1955 году поэт Хаим Хефер и композитор Йоханан Зарай написали эту самую песню. С 1953 по 1962 год семь групп пытались повторить поход Меира и Рахели, но бедуины и легионеры были уже настороже. Ребят убивали... Двенадцать человек погибли, и правительство стало с этими походами бороться. Вокруг Беэр-Менуха стали задерживать всех "подозрительных" молодых людей. А песню "Красная скала" запретили исполнять по радио.
–Почему?
– Дураки потому что! Не могли понять, что не из-за песни ребята туда идут...
– Ну, давай, Довале, спой.
И Довале опять запел:
В песках пустынь, за горными плато
Стоит она столпом сторожевым.
И говорят, что до сих пор никто
Обратно не пришёл с неё живым.
Ох, Красная скала, красная...
Но трое вышли в путь, покинув дом,
Когда закатом плавился Эдом, –
С дорожной картой, флягой и мечтой:
Покончить с неприступною чертой.
Ох, Красная скала, красная...
Шёл впереди бывалый проводник,
Уверенно сверлил глазами мглу.
По звёздам шёл, поглядывал на них,
Но видел только "Красную Скалу".
Ох, Красная скала, красная...
А на привале в вади, меж камней,
Один шепнул с тоскою: "Вот она...
Какая бледность смертная у ней..."
– "Да ну... – сказал другой, – она красна."
Ох, Красная скала, красная...
А хруст горячей пыли – на зубах,
А солнце – раскалилось добела,
