Пленных они наших мучили — страшно вспомнить. На дворе зимой мороз лютый, а они пленных гонят раздетых, разутых. У иного одни портянки на ногах намотаны, а кой и вовсе босиком по черствому снегу идет, бедняжка… Сами пленных не кормили и нам не давали. У нас хоть и у самих есть нечего было, а как увидишь таких-то несчастненьких, последнюю лепешку жмыховую у ребят своих возьмешь и бежишь на улицу. Так на-поди — не смей подавать, не смей подходить. Чуть что, прикладом по голове или по спине конвойный немец засветит. А огрызнешься — и застрелит ни за здорово живешь. Климова вон старуха сунулась было огрызнуться. В нее штук десять из автомата залепил один белобрысый…
Комендант еще в прошлом году собрал нас и через переводчика стал строгие наказы давать. Ежели кто немецкому солдату грубит — смерть. Ежели кто пленных красноармейцев прячет — смерть. Ежели кто разведчикам красным про немцев будет рассказывать — смерть. Ежели кто от своего дому дальше двухсот метров отойдет — смерть. Послушали мы — невеселое дело! Куда шаг ни ступи, везде — смерть. Нигде нам от немца жизни не видно…»
Так они и живут на войне — воруют, мучают, насильничают, а в перерывах пускают тягучие слюни перед своими порнографическими картинками и пишут своим Гретхен, Анхен, Минхен паточно-сентиментальные письма.
Насколько неизмеримо выше, чище, благороднее и человечнее их эта неграмотная русская крестьянка, гремящая у печи остатками жалкой утвари!
Печальная деревенская улица. Закопченные печи над грудами головешек и серой золы. Избы и сараи, насквозь пробитые снарядами. Неуютное осеннее небо. Пушки кричат. Журавли курлычут. Самолеты жужжат, как осенние мухи. Знакомая музыка войны. Но, заглушая эту, отодвинувшуюся на юго-запад музыку смерти и разрушения, доносятся до слуха другие звуки. Неумирающий, неистребимый человеческий труд вступает в свои хозяйские права.
Из просторной избы, у прогона, молоденькая курносая санитарка медсанбата выметает мусор — обрывки немецких газет и журналов, огрызки, заношенные пилотки с черно-бело-красными кокардами, рваные погоны. Она сгребает этот мусор кучкой в широком проулке и зажигает его. Едкий желтый дым стелется низко над увядающей травой. Над центром костра выбивается тонкий веселый язык пламени. Серый пепел кружится над костром. Ветер подхватывает его и несет на юго-запад, к Ржеву.
В огне очищается от немецкой мерзости многострадальная, оживающая после десятимесячного оцепенения тверская земля. Горька она, выжженная, покрытая пеплом, обильно политая слезами и кровью. И оттого ступающие по ней люди остро, до слез на глазах, до спазм в горле ощущают волнующую радость возвращения.
Оттого из глаз колхозницы, роющейся в черных головешках на родном пепелище, просвечивает сквозь слезы, как солнечный луч сквозь мелкую сетку осеннего дождя, радость жизни, начинаемой заново.
Крепок русский корень. Глубоко в земле сидит.»
Народ проверяется временем, взвешивается на весах истории, но родится и окормляется стихиями, из которых сложились измерения его духа.
Русские просторы одарили наш народ бескрайностью и широтой натуры, великие реки — мужеством и терпеливой силой, бескрайнее небо над головой — полетом и размахом ума. В этих стихиях происходит возвращение народа к истокам бытия, который не вместить словам и которые без слов понятны сердцу…
Судьба… Непредсказуемо ведет она человека по прямым и извилистым дорогам жизни, стремясь то опередить будущее, то догнать прошлое…
Испокон веков на нашей земле верили люди, что прежде рождения своего человек говорит с Богом, выбирая пройти ли жизнь по своему усмотрению или взять на себя бремя высшего Промысла. От того, к чему склонится душа и зависело, с чем придет и кем станет человек для своего народа.
Обычный человек живет по прихотям судьбы и стечениям обстоятельств, но избравший народное дело герой ведет с судьбой честный мужской диалог, противопоставляя слепому случаю правду общего дела, наполненную коллективной волей, интуицией, мудростью и, что не менее важно, выдержкой. Это не просто умение «держать удар», но и отточенное мастерство наносить свой в нужное время, в нужном месте и с нужною силою…
