— Но-но, уважаемая, — строго сказал Тубов. — Отвечайте на поставленный вопрос.
— На поставленный, говоришь? — хмыкнула старушенция. — А отгадай загадку: его ставят, не стоит, а зачешешь — побежит. Что такое? Не знаете, темнота. И на что вам колдун сдался? Работа для вас и у меня найдётся. Избушку перетащить, овса намолоть. Что скажете, двигунцы?
— Какие мы вам, гражданка, двигунцы? Попрошу без оскорблений, — обиделся Тубов.
— Обычные двигуны, — хмыкнула старушка, — какие колёса крутят силой заклятья. А вы, родимые, похоже, недавно в двигуны попали? Левонтий подсуропил, не иначе. Не ходили бы вы к нему. Он колдун злой, засадит в генератор, и будете ему электричество крутить, интернет да холодильник обеспечивать круглосуточно. А у меня, сами видите, никаких механизмов. Одни каменные жерновки да куриные ноги артритные.
— Нам бы это, снова большими стать, — отчего-то смутился Хохматых. — Хотели Левонтия попросить, чтоб обратно, значит…
— У-у, милые, и не надейтесь. Он, говорят, демона Автокатила упустил, через это злой сделался. — Старушка вздохнула участливо. — А большими я и сама вас сделать могу. И возьму недорого — по четыре пуговицы гербовых. Ну, что, по рукам?
— Да у меня их на куртке всего четыре, — оторопел Тубов. — И вообще, нарушение уставной формы. Давай одну за двоих? Хохматых, отдай гражданке пуговицу.
— Ну, и оставайтесь двигунами, жмоты, — махнула рукой вредная старуха. — Небось, Левонтий вас лет на тридцать заклял.
— Да мы согласны! — заверещал Хохматых. — Четыре, так четыре. Можем и фуражки в придачу.
— Фуражка мне ни к чему, а вот палку полосату… — оживилась бабка. — Палку заберу, уж больно хороша.
И она буквально выдрала из руки Тубова жезл. Да тот уже готов был весь мундир отдать, тем более что штаны на заду все равно лопнули.
— А коли согласны, так пожалуйте сюда.
Старуха вынула из-за печи деревянную лопату, отполированную до смуглого блеска многолетней эксплуатацией. С мечтательной улыбочкой, лизнув губу, провела пальцем по длинному ряду зарубок вдоль древка. Положила лопату на сундук, указала:
— Ложитесь рядком. Ручки сложить на груди. И не забудьте сперва пуговицы оторвать, — она цыкнула зубом.
— Одну минутку, гражданочка, — Тубов с пыхтеньем рвал пуговицу.
— Можете звать меня баба Таня, — улыбнулась старушка по-доброму и снова прицыкнула. — Я сейчас ещё печку маленько подтоплю, и начнём обряд, благословясь.
Старуха загремела печной заслонкой, труба взвыла, затрещали поленья. Кот с мурчанием тёрся о валенок, опасливо поглядывая на сержантов. А те уже сложили пуговицы кучкой на краю сундука, сами вскарабкались следом и умостились на лопате.
— Баба Таня, а что за обряд? — полюбопытствовал Хохматых.
— А я вас, голубчики, натру всякими снадобьями волшебными, посыплю порошками чудесными, потом в печь поставлю. И там вы сразу начнёте расти, расти, а когда вырастите, выйдете вон. Только раньше не выскочите, а то останетесь недоростками. И позже тоже нельзя — вымахаете с коломенскую версту.
— Ну, это не беда, — даже обрадовался Тубов. — Меня бы метр девяносто пять устроил.
— Баба Таня, — подал голос Хохматых. — А я вот тоже вопрос спросить хочу. Чего это нам все за шурум-бурум кричат?
— А это, голубчик, милый ты мой, такое заклятие — демонов успокаивает. Старинное, персидское ещё. Шурум-бурум — сильная вещь.
Она подошла с берестяным туеском, выхватила горсть крупнозернистой серой соли и принялась кидать сержантам за воротник и в рукава. Пояснила:
— Энто, голубчики, четверговая соль, самая сильная. Сейчас на неё заклинание скажу. — Она откашлялась, запритопывала валенком. — Солёный, ядрёный, в печку сажёный. Расти высоко, раздавайся широко. Румяный, душистый, пышный да плечистый. Сочный, смачный, кругом удачный. Девкам в удовольствие, мне, старой, на продовольствие. — Последнее слово произнесла особенно невнятно. И тут же сменила тон: — Под мышки чесночок зажмите. Злые чары отгоняет — исключительно! А запах! Сейчас ещё волшебной мазью вас напомажу, голубчиков.
Она принялась поливать сержантов из пластикового ведёрка густой белесой жидкостью. Тубову ее запах показался подозрительно знакомым.
