Беатрис поднялась и подошла к письменному столу у камина. Обмакнув кончик гусиного пера в хрустальной чернильнице, она вывела на чистом листе пергаментной бумаги одно единственное слово:
Беатрис.
Как странно оно написалось. Руке было неловко, и она выполняла явно незнакомые движения. Девушка до сих пор не смогла привыкнуть отзываться на это имя. Нет, разумеется, по-настоящему ее зовут совсем не так. Но как же? Она сделала на бумаге еще несколько попыток:
Мэри, Анна, Элизабет…
Нет, все не то. Эти имена ничем не отозвались в ее сердце.
Беатрис встала и прошлась по комнате. «Интересно, сколько мне лет? Боже мой, ведь я даже не знаю своего дня рождения. Может, оно наступит завтра. А может, было вчера». Впрочем, ей пришло в голову, что своим днем рождения она может отныне считать тот самый, когда Дант Тремейн, граф Морган, нашел ее на дороге и спас ей жизнь.
Ей вспомнилось, как она давеча сидела вместе с ним на кладбище. В глазах его сквозила грусть, корни которой, как она чувствовала, уходили в самое сердце. Он показался ей удивительно интересным и сложным человеком. Порой он был беззаботен и все время улыбался. Как тогда, когда она впервые увидела его, очнувшись в спальне его матери. Но бывали моменты, когда он, казалось, взваливал на свои плечи бремя всего белого света.
Он так много для нее сделал. Спас жизнь. Ей хотелось как-то отблагодарить его за это. Но как?
Ведь она даже собственного имени не помнит.
— Видите ли, Тремейны всегда были завзятыми коллекционерами. Мои предки никогда и ничего не выбрасывали. Однажды в детстве я отыскал в погребе деревянный ящик, и знаете, что там обнаружил? Не поверите!
— Что же? — спросила Беатрис, в очередной раз за последние два часа откидывая со лба непослушный локон.
— Ящик был доверху набит перчатками.
— Чем?
— Перчатками, причем все они были на левую руку. Каких перчаток там только не было! Всех возможных размеров и фасонов! И лайковые, и шелковые, украшенные красивым бисером. Были и перчатки по локоть длиной. Но, заметьте, все до одной только на левую руку. Я прямо не знал, что и подумать. То ли один из моих предков был однорукий, то ли у меня в роду вообще были разбойники, промышлявшие в перчатках.
Беатрис рассмеялась:
— Однорукие разбойники!
Вдруг смех ее оборвался, улыбка исчезла с лица, и на нем отразилась грусть.
— Что такое? — обеспокоено спросил Дант.
— Просто я подумала… как жаль, что про свою родню я не могу вспомнить даже этого.
Дант взял ее за руку. Ему стало горько, когда он заметил печаль и боль в ее удивительных серебристо-серых глазах.
— Прошу прощения, я не хотел наталкивать вас этим рассказом на грустные мысли. Вы, конечно, скучаете по близким?
— Нет, нет, ничего. Как я могу скучать по тем, кого не помню? И потом, мне нравится слушать ваши рассказы. — Она глубоко вздохнула и улыбнулась. — В какой мы сейчас комнате?
Все утро Дант водил ее по дому, с этажа на этаж, из комнаты в комнату, знакомя с огромным пространством елизаветинского особняка. Дом был выстроен в форме буквы Е в честь королевы. Возводили его из местного песчаника и известняка. Яркие цветы, взятые из сада, красиво оттеняли серый природный цвет камня. Зрелище было восхитительное.
Беатрис очень понравилось, что у каждой комнаты в этом доме была не только своя, связанная только с ней история, но и свое название.
Скажем, в северо-западной части дома на втором этаже располагалась Желудевая комната. Она называлась так потому, что однажды долгое время пустовала, и в ней обосновались белки, рассовавшие по всем углам свои запасы на зиму.
Тюремная комната… На протяжении последнего столетия в разные годы именно из нее трем девушкам из рода Тремейнов под покровом ночной темноты удалось сбежать к своим истинным возлюбленным, чтобы обвенчаться с ними против воли родных тайным браком.
Другим комнатам давались названия по цвету их отделки, а остальные прозывались по названиям месяцев года. Здесь была даже комната, которая называлась Peu de Chose *, потому что в ней никогда ничего значительного не происходило.
* здесь — никчемная.
Поначалу Беатрис это казалось немного странным, но, погуляв по дому подольше, она обнаружила в этом свою логику. Действительно, если бы все многочисленные помещения были безымянными, в доме запросто можно было бы заблудиться.
