Теперь на подоконнике сидел мальчик в желудевого цвета ковбойке и замусленных брюках и вполоборота выглядывал в окно. Он был испачкан и неприбран, и как?то вольно расхристан, как бывают небрежны уже взрослые художники, которых она видела на улице около Тони, когда они, проводив ее до крыльца, остановились и лениво, с протягом посмеявшись, отвалили.
- Как тебя зовут? - спросил освещенный светом мальчик.
- Нука, - сказала она.
- Это что?
- Это Аня.
- А... - протянул он. Потом помолчал и как будто вспомнил: - Мой батя читает:
"Дева света, что?то там такое, донна Анна!.." Анука, обомлев, поняла, что мальчик?то этот совершенно взрослый. Взрослый, и ему не нужно ждать, когда он вырастет: он уже сейчас к чему?то готов. К чему "к чему?то" она определить бы словами не могла, но ближе всего это было, конечно, к любви, и одновременно - к чему?то такому, что было даже и дальше, - не только к любви, а ко всему.
- А меня Костя, - сказал он.
Анука представила стук костяного чертика в радио, и ей стало тревожно от его имени, но зато оно как будто расширилось, захватив и включив в себя и то дальнее время, когда Анука Костю не знала.
- А ты можешь со мною дружить? - спросил он.
- Да, - с восторгом проговорила Анука, поперхнувшись от волнения, что она кому?то нужна.
- И все?все для меня сделаешь?
- Да.
- Все?все?
- Ты только дружи, а я - все?все, - ответила Анука так, что это само собой разумелось. - А что сделать?
Костя оглянулся вокруг и, задумавшись, сказал:
- Ну сначала, для примера, пройдись босиком вон дотуда и надень туфли.
Анука представила, как будет колко, и что это и вправду точно подвиг.
Сбросила, толкнув пяткой в пятку, сандалии, сняла гольфы и, тихо переступая и помогая руками, будто балансиром, пошла. Ей почудилось, что она наступает на очень колючий пол голой душой, но это как?то ей нипочем, но когда она подошла к туфлям, она поняла, что надеть их она не может - они казались черствыми. Она остановилась - захотелось домой во что бы то ни стало, - на воздух, на шум мая, дома, двора.
- Что? - спросил Костя издалека.
Она не отвечала. Ей только очень захотелось убежать, но она понимала: бежать придется мимо Кости, и босиком, и она не успеет, потому что он погонится.
"Надо не показывать, что я боюсь, что я жалею теперь", - решила она.
- Ну что, все? - усмехаясь, сказал он с подоконника.
Она молчала.
- А говорила...
Он поддел ее сандалию и бросил, и столб пыли стал крутиться и оседать. Ануке захотелось кашлять. У нее зачесался бок, но она знала, что под кофтой не достать, и только постучала по боку.
- На, забирай свои сандалии! - промолвил Костя.
Ануку отпустило. Она не стала надевать на угольные свои ноги гольфы, cкатала в комок и, надев только сандалии, пошла за Костей к выходу с чердака. Он сбегал по ступеням уже где?то далеко, несколькими маршами ниже, и свистел. Она спустилась к парадной лестнице, к перилам, под которыми дыбился мраморный лом, и с висевшей над провалом площадки увидела, что никого в подъезде уже нет.
Когда она выбежала на улицу, и воздух своим живым шевелением встретил и обнюхал ее, ей показалось, что она прожила гораздо больше, чем небольшую часть весеннего солнечного дня.
В конце мая ее вторую школу закрыли. В сентябре она пошла в третью.
9
.
Как только Анука в последних днях августа вернулась с дачи, Зинаида Михайловна сразу почему?то захотела познакомить ее с Рипсами, познакомить как можно скорей. Анука и раньше замечала, что иногда, не всегда, иногда, какими?то наплывами, неровными и незакономерными, мама старалась брать ее по гостям. В некоторые дома, где она уже однажды побывала, ей не хотелось больше идти. Так избегала она старенькую француженку, жившую в узкой комнатке над Арбатом, над магазином книг и плакатов; не любила ходить к Пелигудам, где еще нестарая хозяйка, замкнувшись и окаменев, сидела, поджав ноги, у настольной бронзовой лампы в виде бегущей девушки и, молча, в тайне кручинилась по своему погибшему на Колыме министру?отцу. Ануке надрывало душу одиночество, опутывавшее их жилища, - так прежде длинные косы пыли опутывали отдушину под потолком. Анука не выносила горя. Она жила началом жизни, и ее пугало зрелище того, чем она заканчивается. Она противилась идти. Тогда Зинаида Михайловна заставляла ее, тянула насильно, - зачем? - Анука не понимала.
