Это было так похоже на Оливье! С несколькими банкнотами в кармане — одно небо знало, как он собирался выплатить долг, — с несколькими банкнотами в кармане он позабыл все свои горести. Одна мысль сверлила ему голову: у мальчика должно быть настоящее рождество. И когда он этого добился, он разрешил и себе совсем немного радости.
— А когда вы ушли из кинотеатра?
— Часов около шести.
— Какой фильм они там показывали?
— «Пылающие сердца». И хроникальный — про эскимосов.
— Сколько же раз вам пришлось просмотреть эту программу?
— Два раза подряд, кроме журнала, который как раз начинался, когда я оттуда ушел
Андрэ Лекёр знал, что все это будет проверено, хотя бы просто потому, что так полагается. Необходимости, однако, в этом не было. Порывшись в карманах, Оливье вытащил оторванную половинку билета в кино, а затем еще один билет розового цвета.
— Вот, посмотрите. Это билет метро, я купил его, когда возвращался домой.
На билете стояло название станции — «Опера», дата и час поездки.
Оливье говорил правду. Между пятью и половиной седьмого утра он не мог находиться в квартире мадам Файе.
В его глазах зажглось и промелькнуло выражение триумфа с оттенком презрения. Казалось, он говорил им всем, включая и брата Андрэ: «Меня заподозрили в убийстве только потому, что я беден и мне не везет в жизни. Я знаю: это в порядке вещей. И я вас не виню». Но странная вещь: в комнате внезапно стало словно бы холодней. Возможно, потому, что теперь, когда с Оливье Лекёра было снято подозрение, мысли каждого вернулись к мальчику. Словно повинуясь одному импульсу, глаза всех обратились к огромной карте Парижа на стене.
Сегодня, в рождество, улицы были почти безлюдны, еще безлюдней, чем они бывают в августе, когда добрая половина Парижа разъезжается на отдых.
Одиннадцать тридцать. О Франсуа не было никаких вестей уже в течение трех с половиной часов.
— Алло! Да, инспектор Сэлар… Это Жанвье?.. Нигде, говорите, не можете найти эту жестянку? Ладно, послушайте… Это вы обыскивали ее одежду? Ага. Гон ее это сделал… Там в юбках где-то должен быть старый бумажник… Вы уверены, что ничего такого не было? А что консьержка? Она видела, как кто-то поднимался по лестнице после девяти вечера… Я знаю. Жильцы входили и выходили почти всю ночь? Я хочу, чтобы вы снова зашли в дом на улице Васко да Гамы.
Инспектор повернулся к отцу Франсуа, который теперь смиренно сидел на стуле, напоминая запуганного пациента в приемной у врача.
— Вам понятно, почему я интересуюсь этим, не так ли? Бывает, что Франсуа просыпается по ночам?
— Ему случалось вставать во сне.
— А когда вы возвращаетесь по утрам, он спит?
— Не всегда. Но если он уже и проснулся, он притворяется, будто спит, чтобы я, как всегда, мог разбудить его, обняв.
— Жильцы в вашем доме сегодня ночью, возможно, шумели больше, чем обычно. Они могли разбудить мальчика. Если он встал с постели, то вполне мог выглянуть из окна и заметить вас в комнате у мадам Файе. Он ведь не знал, что она его бабушка, верно?
— Да. Она ему не нравилась.
— Он удивился бы, увидев вас с ней?
— Конечно.
— Он знал, что она дает деньги под залог?
— Это все знали.
— А рождество — рабочий день в «Ла Пресс»?
— Там всегда кто-нибудь есть.
Инспектор попросил Андрэ позвонить туда.
— Узнайте, может быть, кто-нибудь приходил туда справляться о вашем брате.
Видно было, что Оливье это не по душе, но когда Андрэ потянулся за телефонной книгой, он сам назвал ему номер. Пока Андрэ дозванивался, они оба — и Оливье и инспектор — молча глядели на него.
— Это очень важно, барышня. Речь может даже идти о жизни человека… Что?.. Три недели назад… Мальчик…
Оливье побледнел. Он опустил глаза и в течение всего разговора сидел, упорно разглядывая свои руки.
— Он не звонил, нет?.. Просто пришел… Когда?.. В четверг, говорите… И что он хотел?.. Спросил, работает ли здесь Оливье Лекёр… Что? Что ему ответили?..
Подняв на секунду глаза, Оливье увидел, как по лицу брата разлилась краска.
— Франсуа приходил к ним в четверг после обеда. Должно быть, он что-то заподозрил… Они ему сказали, что ты уже некоторое время не работаешь у них.