– Спадает…
Она наполнила стакан водой и принесла плошку говяжьего бульона.
За то время, что Кора металась в бреду, Этель к ней помягчела. Ночные стоны жилички были так слышны, а сама она оказалась до того плоха, когда Этель с мужем спускали ее с чердака, что горничную Фиону пришлось несколько дней не пускать. Ирландке объяснили, что Мартин слег с венесуэльской лихорадкой, причиной заражения стал мешок с испорченным фуражом, так что дом по приказу доктора на карантине, и вход туда запрещен. Мартин как раз недавно читал о введении такого карантина, поэтому это было первым, что пришло ему в голову. Горничная получила жалованье за неделю, сунула деньги в кошелек и без лишних вопросов удалилась.
Теперь пришел черед посторониться Мартину, поскольку все заботы о больной взяла на себя Этель, которая двое суток выхаживала ее, бившуюся в лихорадке и судорогах. Ни друзей, ни знакомых Уэллсы в городе не нажили, так что их затворничество не привлекало особого внимания. Пока Кора металась в жару, Этель, чтобы приблизить ее выздоровление, читала вслух Библию. Ее голос проникал в сны больной. Такой безжалостный в ночь вызволения Коры из заброшенной слюдяной шахты, теперь он приобрел теплоту. Коре привиделось, что женщина по-матерински касается ее лба губами. Уплывая куда-то, она вслушивалась в произносимые ею слова. Ковчег укрыл праведных и непорочных, не дал им сгинуть в пучине. Сорок лет продолжались скитания по пустыне, прежде чем обрели они Землю обетованную.
В предвечернем свете длинные тени тянулись, как горячая карамель, и, чем ближе к ужину, тем тише становилось в парке. Этель, улыбаясь, сидела в кресле-качалке, пытаясь подыскать в Писании приличествующий случаю отрывок.
Теперь, очнувшись и вновь обретя способность говорить, Кора смогла сказать хозяйке дома, что можно перестать читать.
Губы Этель сжались в нитку. Она закрыла книгу, заложив нужную страницу костлявым пальцем.
– Мы все уповаем на милость Создателя. Плохой бы я была христианкой, если бы пустила на порог нехристя, не поделившись с ним словом Божиим.
– Но вы же поделились, – прошептала Кора.
Библия, которую выдал Коре Мартин, принадлежала в детстве Этель. Это ее детские пальчики захватали и замусолили страницы Писания. Сейчас она недоверчиво смотрела на Кору, сомневаясь, что их незваная гостья способна прочитать и понять написанное. Кора, скажем прямо, к верующим от природы не относилась, да и обучение грамоте ей пришлось бросить прежде времени. Сидя на чердаке, она продиралась сквозь слова, двигаясь вперед и тут же возвращаясь назад в мудреных текстах. Понимая с пятого на десятое, она все равно до глубины души возмущалась встретившимися противоречиями:
– Вот тут в одном месте говорится: «Кто украдет человека и продаст его, или найдется он в руках у него, то должно предать его смерти». А в другом месте написано: «Рабов увещевай повиноваться своим господам, угождать им во всем, не прекословить». Что же, получается, владеть человеком как вещью – грех? Или и на это есть воля Божия? Но рабы, значит, еще и прекословить не должны. Не иначе, какой плантатор пробрался тайком в типографию и вставил сюда эти слова.
– Это значит то, что значит, – отвечала Этель. – В Исходе сказано, что сынам Израилевым не должно порабощать друг друга. Но к потомкам Хама это не относится, они другого роду-племени. На них лежит проклятие, отсюда и черная кожа, и хвост. Когда в Писании осуждается рабство, речь идет совсем не о рабах-неграх.
– Кожа у меня черная, но хвоста никакого нет, – возразила Кора и добавила, – по крайней мере, я не замечала, хотя специально не искала, конечно. Но рабство – зло, тут все правильно.
Когда рабами становятся белые люди, рабство – грех, а к африканцам это не относится. Все люди созданы равными, но коли ты нелюдь, равенство не про тебя.
Под солнцем Джорджии Коннелли частенько ссылался на Библию в назидание провинившимся неграм, которых порол:
– Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, убоявшись Бога. Поняли, черномазые?
