– Через несколько дней будет поезд. Можем ехать дальше, если захотим.
Последняя фраза прозвучала потому, что он знал, что она ответит.
– Лучше на следующем.
– Да, давай на следующем.
Со дня приезда они пропустили уже три поезда. Первое время они часами обсуждали, что выгоднее: как можно скорее уехать со страшного Юга или продолжать пытать счастья здесь, в Южной Каролине. Они помаленьку отъедались, подзаработали деньжат и о язвах плантации начали забывать. Но раньше споры кипели нешуточные. Кора рвалась уезжать, а Цезарь ратовал за то, чтоб не срываться с места. С Сэма какой спрос? Он тут вырос и горой стоял за эволюцию Южной Каролины в расовом вопросе. Чем, в конечном итоге, этот эксперимент закончится, он не знал, воспитан был в стойком недоверии к правительству, но надеялся на лучшее. На первый поезд они так и не сели. Лучше на следующий.
Следующий как приехал, так и уехал. И спорили они меньше. У Коры в дормитории как раз приготовили вкуснейший ужин. Цезарь купил себе новую рубаху. И перспектива снова бежать куда-то и голодать, да еще и бросить все нажитое почему-то их не прельщала. Потом приехал и уехал третий поезд. И вот теперь четвертый.
– Может, нам насовсем тут остаться? – спросила Кора.
Цезарь не ответил.
Стояла прекрасная ночь. Цезарь оказался прав, музыканты подобрались способные и играли знакомые мотивчики, пользовавшиеся успехом на прошлых гуляньях. Скрипач был местный, с какой-то плантации, паренек, игравший на банджо, – вообще из другого штата. Живя в дормитории, они перенимали мелодии друг у друга, так что их репертуар постоянно расширялся. Публика училась друг у друга танцам, принесенным с разных плантаций, подхватывая движения прямо в кругу. Свежий ветер обдувал их лица, когда они отходили в сторону, чтобы передохнуть или пофлиртовать, а потом снова возвращались в круг, хлопая в ладоши и хохоча.
– Можем насовсем тут остаться, – повторил Цезарь.
На том и порешили.
Гуляние длилось до полуночи. Музыканты пустили по кругу шапку, но многие к концу недели и так были в долгу как в шелку, так что положить им туда было нечего. Попрощавшись с Цезарем, Кора пошла спать и по дороге в свой корпус стала свидетелем странной сцены.
По лужайке перед школой металась женщина. Лет двадцати, худощавая, с дико взлохмаченными волосами. Растерзанная блуза обнажала грудь. На мгновение Коре почудилось, что она у Рэндаллов, где свершилось очередное зверство.
Женщину крепко, но бережно держали двое мужчин, пытаясь ее успокоить. Вокруг толпились люди. Кто-то подбежал за дежурным надзирателем. Кора протиснулась вперед. Изо рта несчастной вырывались бессвязные всхлипы, а потом она вдруг взмолилась:
– Мои дети! Детей отдайте!
Стоящие вокруг горестно вздохнули. Сколько раз на плантации им приходилось слышать этот стон матери, разлучаемой со своим потомством. Коре вспомнились рассказы Цезаря о рабочих с фабрики, в которых так накрепко засела плантация, что даже оказавшись настолько далеко, им не удается ее из себя вытравить. Она живет в душе. Живет в каждом, чтобы при первой возможности вновь отозваться новыми надругательствами и унижением.
Женщина затихла, и ее повели в самый дальний из корпусов дормитория. Несмотря на облегчение, которое почувствовала Кора, окончательно решив остаться, она провела бессонную ночь, без конца возвращаясь мыслями к крикам женщины перед школой и призракам из собственного прошлого.
– А мне разрешат попрощаться? С хозяевами и с детьми? – спросила Кора.
Мисс Люси была уверена, что разрешат. Андерсоны к ней очень привязались.
– Я что, плохо работала?
Коре казалось, что она сумела приспособиться к более гибкому ритму работы по дому. Она пальцем провела по внутренней стороне ладони. Такая мягкая!
– Бесси, ты замечательно работала, – ответила мисс Люси. – Поэтому, как только открылась эта вакансия, мы первым делом подумали о тебе. Твою кандидатуру предложила я, а мисс Хендлер меня поддержала. Музею нужна совершенно особая девушка, а ты освоилась у нас много лучше остальных. Так что твой перевод можно считать повышением.
Кора успокоилась, но почему-то мешкала в дверях.
