Она стояла одна и ждала. Она спрятала руки за спиной и вспомнила, что Maman просила ее не качаться взад и вперед, потому что это выглядит глупо. Незнакомые люди подходили и говорили, какая она красивая, и желали ей счастливого Нового года, но она уже была готова уйти, если бы не ожидание Олли с пуншем и пирожными. Она собиралась дождаться их.
Детский праздник — это, наверное, лучше.
Может быть, подарки будут там.
— Пойдем сядем, — позвал Олли, не давая ей ни пунша, ни пирожного. Он принес их для нее. Вдоль стены стояли стулья. Ей стало спокойнее. Если пунш попадет на ее новое платье, она будет выглядеть плохо, и маман будет ее бранить. Она взобралась на стул, и Олли вручил ей пирожное и поставил чашку на соседний стул. Она одна занимала целый ряд.
— Я пойду и возьму для себя, — сказал Олли. — Оставайся здесь. Я вернусь.
Она кивнула с набитым ртом. Белое пирожное. Красивое. С толстым слоем глазури. Ей стало гораздо веселее. Она качала ногами, ела пирожное и облизывала пальцы, пока Олли ждал возле чаши с пуншем, а маман разговаривала с Дэнисом и Жиро.
Может быть, они ждут подарков. Может быть, должно произойти что-то интересное. Все они излучали торжественность. Кое-кого она видела дома. Но большинство было незнакомых. Она покончила с пирожным, и облизала пальцы, и, соскользнув со стула, встала, потому что почти все люди собрались вокруг столов, и освободилось много места.
Она пошла посмотреть, далеко ли стоит Олли в очереди. Но кто-то увел Олли. Значит, можно было еще погулять.
И она пошла. Не далеко. Она не хотела, чтобы Maman и Олли ушли ипотеряли ее. Она оглянулась, чтобы убедиться, что ей все еще видно Maman. Да. Но Maman все еще занята разговором. Хорошо. Если Maman начнет ее ругать, она сможет сказать, что была здесь. Maman вряд ли будет ругаться очень сильно.
Многие были красиво одеты. Ей понравилась зеленая блузка, сквозь которую можно смотреть. И черная, с блестками, на одном мужчине. Но лучше всего были мамочкины украшения.
И был мужчина с ярко-рыжими волосами.
В черном. Эйзи. Она наблюдала за ним. Она ответила «хэлло», когда кто-то сказал «хэлло» ей, но она не обратила на это внимание. Она всегда считала свои волосы красивыми. Красивее всех. Но его волосы были красивее. И он сам тоже. Это было несправедливо. Если существовали такие волосы, они должны были принадлежать ей. Внезапно ее собственные перестали ей нравиться.
Он взглянул на нее. Он не был эйзи. Нет. Его лицо стало скучающим, и он отвернул подбородок, делая вид, что не замечает, как она смотрит на него. Он был вместе с темноволосым мужчиной. Тот смотрел на нее, а эйзи не хотел, чтобы он смотрел.
Он все равно смотрел на нее. Он был красивый, как Олли. Он смотрел на нее иначе, чем другие взрослые, и она подумала, что ему не полагалось так смотреть, но она не хотела смотреть в другую сторону, потому что он отличался от всех. Эйзи с рыжими волосами был рядом с ним, но не он был значительным. Важным был другой мужчина. Он смотрел на нее, а она никогда раньше не видела его. Он никогда не приходил к ним. Он ни разу не приносил подарков.
Она подошла ближе. Эйзи не хотел, чтобы она приближалась к его другу. Его рука лежала на плече мужчины. Как будто она собиралась схватить его. Однако мужчина глядел на нее, как на Maman. Как будто он натворил что-то, а она — маман.
Он словно превратился в нее. А она — в маман. А эйзи стал как Олли, рядом с сердитой Maman.
Затем эйзи увидел какую-то опасность позади нее. Она оглянулась.
Подходила Maman. Но маман остановилась, когда она оглянулась.
Все замерли. Все молча наблюдали. Звучала только музыка. Все испугались.
Она направилась к маман.
Все вздрогнули.
Она остановилась. И все вздрогнули снова. Даже маман.
Из-за нее.
Она дрожа поглядела на маман.
Она поглядела на мужчину.
И снова — испуганное движение в зале.
Она не знала, что такое возможно.
Наверное, Maman рассердится? И Олли тоже?
Если маман собирается кричать, то она успеет кое-что сделать.
Этот и мужчины смотрели на нее, пока она подходила к ним. У мужчины было такое выражение, как будто она собирается съесть его. Наверное, эйзи тоже так думал.
