— Не всё хорошо, Майя, — тихо сказал он.
— Что-нибудь случилось?
— Да, случилось. — Он снова зашагал, прихрамывая, по тесной приёмной.
— Главное, что вы здесь, что вы живы…
— Не всегда главное — жизнь, — прервал он. — Вот глюкоза для Казакова, вот сульфидин, витамины…
Она развернула принесенный им пакет и ахнула:
— Фёдор Иванович, такое богатство! И шоколад. Посмотрите, Фёдор Иванович, и шоколад.
— Тоже Казакову.
— Откуда все это? — изумлённо поинтересовалась она.
— Тридцать сребреников… — резко проговорил он.
Майя отшатнулась. Она смотрела теперь на доктора с удивлением и страхом.
Он продолжал ходить взад и вперёд по тесной приёмной, не зная, что делать — то ли рассказать ей о вчерашней кошмарной ночи, то ли умолчать. А может быть, ему всё это приснилось? Может быть, никакой операции не было и скользкое сердце коменданта он видел во сне? Но нет — то была явь, и вон доказательства — пакетик с сульфидином, аккуратная коробка с ампулами глюкозы и круглые, в серебряной обертке, плитки шоколада.
— Фёдор Иванович, я ничего не понимаю, — нарушила молчание Майя.
— Представь себе, я тоже ничего не понимаю, — подхватил он. — Присядь, Майя, выслушай. — И он рассказал ей о тяжелейшем ранении коменданта во время разгрузки снарядов, о своей операции.
Она молчала, и это молчание Фёдор Иванович расценил как осуждение. Ну что ж, она имеет полное право осуждать его… А что теперь скажет Зернов?
Недели через две доктора Бушуева опять везли в немецкий госпиталь. Доктор Корф встретил его, как говорится, с распростёртыми объятиями, сестра-немка поднесла ему белый шёлковый халат.
Я рад, коллега, видеть вас, — мешая русские и немецкие слова, говорил доктор Корф. — Полковник Дикман загорелся желанием познакомиться с вами, чтобы выразить вам самую горячую благодарность.
«Очень я нуждаюсь в его благодарностях», — с неприязнью подумал Фёдор Иванович.
— Прошу вас, коллега, прошу, — пригласил немецкий врач, и доктору Бушуеву ничего не оставалось делать, как последовать за Корфом.
Комендант лежал в небольшой отдельной палате. Увидев доктора Бушуева, он улыбнулся и по-русски сказал:
— Я обязан вам жизнью, мой доктор, и никогда этого не забуду.
Фёдор Иванович исподлобья наблюдал за комендантом.
Ему хотелось отыскать в его лице, услышать в голосе, заметить в поведении что-то отталкивающее. Но полное, чуть бледноватое, чисто выбритое лицо Дикмана с узко расставленными голубовато-серыми глазами было даже привлекательным, в голосе слышались дружеские нотки.
— Кстати, можете проверить успешную работу вашего ножа, — продолжал Дикман и протянул ему руку.
Фёдор Иванович машинально взял её, и привычные пальцы врача сразу нащупали пульс.
— Пожалуйста, коллега. — Доктор Корф протянул ему свой фонендоскоп с длинными, похожими на макароны резиновыми трубками.
Фёдор Иванович всё так же машинально выслушивал оперированное сердце коменданта. Сердце работало уже сносно, и только чуткое ухо опытного врача улавливало едва заметное нарушение ритма.
«Фашист пошел на поправку», — невесело подумал доктор Бушуев. И опять ему припомнился раненый охотник. После операции Фёдор Иванович двое суток не уходил из больницы, он часами просиживал у постели дяди Бори, будто только от этого зависело выздоровление. А сколько было радости, когда дядя Боря впервые встал с койки и прошёл по палате.
Майя тогда стремительно подбежала к Фёдору Ивановичу и на радостях поцеловала его в щеку, потом смутилась, покраснела.
— Извините, Фёдор Иванович, я случайно, — растерянно проронила она.
— А я не случайно, — и он тоже поцеловал её. — Это за помощь в операционной, это за то, что дядя Боря у нас молодец!
Когда охотник выписывался, в больнице был настоящий праздник. Все подходили к Фёдору Ивановичу, все поздравляли его с успехом.
— Я хотел бы когда-нибудь испытать подобное, — сказал тогда доктор Безродный. — Хотя я человек независтливый, но сейчас завидую вам…
— Если завидуют хирургу, это, Матвей Тихонович, хорошо. Если завидует хирург успешной операции, это тоже хорошо, это значит, он сам думает спасать больных. А только для этого мы и живем на свете, — ответил Безродному Фёдор Иванович.
