— Это верно, нельзя бросать своего человека, — одобрительно подтвердил Фёдор Иванович, восхищённый мужеством этих простых русских женщин.
«Спасти, во что бы то ни стало спасти лётчика, — пронеслось в голове Фёдора Ивановича. — А как спасти? Придётся ходить сюда ежедневно… Хотя нет, нужно положить Казакова в больницу. Но в больницу могут заглянуть гестаповцы, и если они обнаружат советского лётчика, и его и тебя расстреляют, — прозвучал внутренний предостерегающий голос. — Женщины не побоялись расстрела, женщины придумали версию, а разве ты сам не сможешь придумать? Сможешь и должен! В больнице Казакову будет лучше — всегда на глазах. Можно раздобыть лекарства, главное — сульфидин и глюкоза. Попрошу Майю, она достанет… Только в больницу, другого пути нет», — решил Фёдор Иванович и вслух сказал:
— Вот что, дорогие товарищи, надо положить лётчика ко мне в больницу.
Заметив протестующий взгляд хозяйки, он убежденно продолжал:
— Там ему будет лучше. Прошу не беспокоиться, всё обойдется хорошо. Он выздоровеет. По крайней мере я сделаю все, чтобы поставить его на ноги.
— А это не опасно лечить Серёжу в больнице? — забеспокоилась хозяйка.
— Откровенно говоря, сейчас в городе нет безопасных мест, — ответил доктор. — Будем вместе стараться, чтобы сохранить Казакова. Попытайтесь незаметно переправить его ко мне, хорошо бы на лошадке увезти, и днём, потому что ночью можно нарваться на патруль.
— Сделаем, Фёдор Иванович, — согласилась хозяйка. — У нашего дяди есть лошадь. Попросим и скажем, что нужно кое-какие вещи свезти на рынок. Спрячем Серёжу в бричке и привезем к вам.
— Вот и отлично. Завтра жду вас, — сказал на прощание Фёдор Иванович.
Однажды хмурым осенним днём к больничному бараку несмело подошёл молодой мужчина, одетый в потёртое бобриковое пальто. На голове у него была истрёпанная клетчатая кепка, на ногах истоптанные порыжевшие ботинки с загнутыми кверху носками. Мужчина с минуту постоял, недоверчиво оглядываясь по сторонам, затем шагнул к двери.
В коридоре первой увидела пришельца Майя. Она сперва не обратила на него внимания, по-видимому, думая, что пришёл на приём больной, а потом ахнула, узнав доктора Безродного.
— Матвей Тихонович? — испуганно воскликнула она.
— Майя? Ты здесь? А я не думал… А я не надеялся, — сбивчиво бормотал гость, боясь приблизиться к ней. — Ты не уехала?
Поражённая этой неожиданной встречей, Майя молчала, не в силах вымолвить слова.
Доктор Безродный перед войной работал в городской больнице. Молодой врач был на хорошем счету у Фёдора Ивановича как человек трудолюбивый и несомненно способный. Среди больничного персонала Безродный выделялся педантичной щеголеватостью — всегда модно и со вкусом одевался, зимой и летом ходил в перчатках, оберегая свои руки. Если кто-нибудь из больничных медиков пытался незлобиво подшучивать над безродновской щеголеватостью, Фёдор Иванович непременно вставал на защиту врача, говоря, что опрятность — это качество, которое только украшает хирурга.
В первый день войны доктор Безродный был мобилизован в армию и сразу ушёл на фронт.
И вот сейчас, почти неузнаваемый в своем непривычном одеянии, постаревший и какой-то жалкий, он стоял перед Майей.
Проходивший по коридору Фёдор Иванович, как и Майя, сперва не обратил внимания на гостя.
Его остановил Безродный.
— Фёдор Иванович, не узнаёте? — с обидой сказал он.
— Матвей Тихонович? — удивился ошеломлённый доктор Бушуев. Он шагнул было к гостю, но остановился и, строго, сдвинув широкие брови, официальным тоном проговорил: — Как прикажете понимать ваше появление здесь, коллега?
Безродный опустил голову. Было заметно, что ему невыносимо трудно отвечать на этот прямой и неприятный вопрос.
Когда-то, провожая помощника на фронт, Фёдор Иванович открыто завидовал ему, завидовал потому, что Безродный наденет халат и встанет к операционному столу то ли в полевом госпитале, то ли в медсанбате, словом, хирург найдёт своё место в ратном строю.
И вдруг не в госпитале, не в медсанбате, а здесь, в тёмном бараке, он увидел Безродного. Почему? Что привело его сюда?
