Чтобы выстоять над обрывом на остром камне, нужны, безусловно, смелость, тренировка, спокойствие и хладнокровие. Такое чувство охватило меня. Победителем из поединка выходит тот, кто сумел первым побороть сам себя».
Так, переосмысливая и обдумывая свой опыт, я вместе со своими товарищами искал путь к решающему поединку с берлинским сверхснайпером, который ловко и умело пока переигрывал нас.
Но вот в один из дней моему другу–уральцу Морозову снайпер разбил оптический прицел, а Шайкина ранил. Морозов и Шайкин были опытными снайперами, они часто выходили победителями в самых сложных и трудных схватках. Сомнений теперь не было — они натолкнулись на фашистского сверхснайпера, которого я искал.
На рассвете я ушел с Николаем Куликовым на те самые позиции, где вчера были наши товарищи.
Знакомый, многими днями изученный передний край противника. Ничего нового. Кончается день… Но вот над фашистским окопом неожиданно приподнимается каска и медленно двигается вдоль траншеи. Стрелять? Нет. Это уловка: каска раскачивается неестественно, ее, видимо, несет помощник снайпера, сам же снайпер ждет, чтобы я выдал себя выстрелом.
Просидели без толку до темноты.
— Где он, проклятый, может маскироваться? — спрашивает Куликов, когда мы под покровом наступившей ночи покидали засаду.
— В этом все дело, — говорю.
— А если нет его здесь? Может, ушел давно? — высказал сомнение Куликов.
Но по терпению, которое проявил наш противник, ничем не обнаружив себя за весь день, я как раз догадывался, что берлинский снайпер здесь. Требовалась особая бдительность.
Прошел и второй день. У кого нервы окажутся крепче? Кто. кого перехитрит?
Николай Куликов, мой верный фронтовой друг, тоже был увлечен этим поединком. Он уже не сомневался, что противник перед нами, и твердо надеялся на успех.
Вечером в землянке меня ожидало письмо из Владивостока. Сослуживцы писали:
«Узнали мы о ваших героических подвигах на берегах Волги. Гордимся вами — нашим воспитанником…»
Неловко мне стало. Хотелось нарушить фронтовой обычай и прочитать письмо наедине: товарищи пишут о «подвигах», а тут который день за одним фашистом без толку охотишься… Но Куликов и Медведев заворчали:
— Коль с Тихого океана — читай вслух!
Пришлось читать.
Казалось, не письмо, а тихоокеанская волна ворвалась в землянку, вызвав дорогие воспоминания. Потом Виктор Медведев сказал:
— Надо сразу же ответить. Напиши, Вася, от всех нас: мол, морской чести не опозорим…
На третий день с нами в засаду отправился политрук Данилов.
Утро начиналось обычно: рассеивался ночной мрак, с каждой минутой все отчетливее обозначались позиции противника.
Рядом закипел бой, в воздухе шипели снаряды, но мы, припав к оптическим приборам, неотрывно следили за тем, что делалось впереди.
— Да вот он, я тебе пальцем покажу! — вдруг воскликнул политрук. Он чуть–чуть, буквально на секунду, приподнялся над бруствером, но этого оказалось достаточно. К счастью, пуля только ранила политрука.
Так мог стрелять, конечно, лишь опытный снайпер. Я долго всматривался во вражеские позиции, но найти его засаду не мог. За многие дни я уже так изучил передний край противника, что сразу замечал каждую новую воронку, каждый вновь появившийся бруствер. Сейчас же ничего нового и подозрительного не было.
Но по быстроте выстрела я заключил, что снайпер где–то перед нами.
Продолжаю наблюдать. Слева — подбитый танк, справа — дзот. Фашист в танке? Нет. Опытный снайпер там не засядет. В дзоте? Тоже нет — амбразура закрыта плотно.
Между танком и дзотом, на ровном месте перед самой линией обороны фашистов, лежит железный лист с небольшим бугорком битого кирпича. Давно лежит, примелькался. Ставлю себя в положение противника: где лучше занять снайперский пост? Не отрыть ли ячейку под тем листом? Ночью сделать к нему скрытые ходы…
Да, наверное, он там, под железным листом, на нейтральной полосе.
Решил проверить. На дощечку надел варежку, поднял ее. Фашист клюнул! Ага, отлично. Осторожно опускаю дощечку в траншею в таком же положении, в каком приподнимал. Смотрю на пробоину. Никакого скоса, прямое попадание! Значит, точно фашист под листом.
